Чужие сны

Но, хотя Йинору было уже почти двадцать лет и он отнюдь не казался уродом, ни одна из девушек деревни не посматривала на него. И совсем не потому, что Йинор был круглым сиротой и по степным понятиям абсолютно нищим – даже коня не имел, даже десятка овец. Нет, просто было в нем что-то такое, что исключало мысль о правильной семейной жизни…

– А Йинор, в свою очередь, совсем не интересовался юными деревенскими красавицами. Но это совсем не значило, что ничьи глаза не зацепили его сердца. Просто той единственной, которая была ему нужна, не существовало наяву. Зато он так часто видел ее в странных и непонятных снах… и она была еще совсем ребенком. Однако Йинор знал, что она растет для него, и только для него. Йинора слегка пугало то, что девочка намного его моложе, но… но это было совсем не важно, он чувствовал это.

Вот только он не знал, где она живет. Где-то далеко, у моря, – он часто видел за ее спиной бесконечный простор воды. И еще он несколько раз замечал рядом с ней смутно обрисованные силуэты непонятных существ – то ли многоногих, то ли многоруких… и малышка играла с ними, и смеялась, и солнечный свет лежал в ее медовых волосах…

Йинор несколько раз говорил о своих снах с пастырем. Но старый служитель богов не мог объяснить Йинору, как ему найти эту девочку. Он вообще не верил, что такая девочка существует. И когда Йинор спрашивал, не поехать ли ему на побережье, не поискать ли солнечную суженую, – резко отвечал, что пытаться осуществить сны в подлинной жизни —'занятие глупое и недостойное. Однако Йинор думал иначе.

И однажды, не в силах больше бороться с желанием удержать вечно ускользающий образ, Йинор заказал скупщикам, приехавшим за овощами, бумагу для рисования и карандаши. И через несколько дней, когда ему привезли четыре пачки плотной, необыкновенно красивой бумаги и две коробки мягких карандашей, Йинор, забыв о делах на огороде, тщательно вымыл руки и, поудобнее усевшись за стол напротив окна, разложил перед собой листы.

Но когда он взял тонкий шестигранный карандаш, его вдруг охватила робость. Ну да, конечно, в детстве, учась в школе, он рисовал, как рисуют все дети. Вот только с тех пор прошло так много лет… Однако Йинор ощущал иногда странную потребность рисовать. Но не прикасался к карандашам. Вместо рисования, он.сажал вокруг своего дома цветы и вырезал из старых чурбанов примитивные лица, за что ему и доставалось нередко от соседей, жалевших пропадавшее зря добро, – ведь дерево, даже старое и полусгнившее, вполне можно было как-то использовать – ну, хотя бы сжечь зимой в печи. В степях не так-то часто встречались рощи или хотя бы заросли кустарника. Печи топили сушеным навозом, и каждая деревяшка, пригодная в дело, была на счету. А тут – несколько громадных колод стоят не у дел.

Наконец Йинор, глубоко вздохнув, решительно провел первую линию…

…Старая керосиновая лампа зачадила, испуская дух. Йинор выронил карандаш из онемевших пальцев и невидящим взглядом уставился на разбросанные по столу и полу листы. С них смотрело на него одно и то же детское лицо, окруженное пушистыми медовыми волосами. Большие серые глаза с длинными темными ресницами были глубоки и серьезны. И в этих глазах таилась тоска, вечная тоска по чему-то далекому и неведомому…

Йинор осторожно встал, собрал листы и сложил их аккуратной стопкой.

Он вдруг вспомнил, что ничего не ел с самого полудня, но тут же понял – он не в силах проглотить ни крошки. Йинор выпил ковш воды и лег в постель.

Но уснуть в эту ночь ему не удалось ни на минуту. Поначалу в его утомленном мозгу бурлили обрывки неопределенных мыслей и образов, но потом буря понемногу улеглась, и Йинор, окончательно поняв, что ему делать, принялся обдумывать свое будущее – уверенно и спокойно…

А утром, поднявшись чуть свет, Йинор принялся собираться.

Часть нужных ему вещей он уложил в потрепанный заплечный мешок, остальное – на маленькую ручную тележку.

Он в последний раз оглядел свое небогатое жилище. Вышел на крыльцо, постоял немного, глядя вокруг. И наконец, решительно встряхнув головой, запер дверь, спрятал ключ под крыльцо и зашагал к дому пастыря, волоча за собой тележку.

Пастырь поливал капустную грядку, когда Йинор остановился у низенького плетня, окружавшего владения старого знатока воли богов. Поздоровавшись, Йинор хмуро сообщил:

– Я ухожу. Пойду к морю.

Старик осторожно выпрямился, отставил в сторону пустую лейку и внимательно посмотрел на Йинора.

– Решил поискать свои сны? – спросил он.

– Да, – кивнул Йинор. – Потому что это не сны. Она зовет меня. Очень скоро я буду ей нужен. Я должен быть там.

– Но ты никогда не бывал нигде, кроме нашей деревни, – напомнил ему пастырь. – Как ты будешь жить?

– Ничего, как-нибудь, – отмахнулся Йинор. – Ты мне только скажи, где море? В какую сторону мне идти, чтобы добраться поскорее?

– Море далеко, – усмехнулся старик. – Если ты собираешься идти пешком, то, пожалуй, и за десять дней не дойдешь. Лучше бы тебе сейчас пойти по дороге к городу, глядишь, кто-нибудь тебя и подвезет, а уж из города с обозом и до моря доберешься. Так выйдет быстрее.

– Так мне придется у чужих людей одалживаться, – возразил Йинор. – А я этого не хочу. Говоришь, десять дней? Нормально. Пойду пешком. Куда идти-то?

– На восход, – коротко ответил пастырь и взялся за лейку.

Йинор молча кивнул и пошел к окраине деревни. Тележка тихо поскрипывала, подпрыгивая на неровностях дороги, белая степная пыль выскакивала из-под ног Йинора мягкими клубочками… но юноша, не замечая ничего, шагал ровно и размеренно, настраиваясь на долгий и трудный путь.

Глава 8

Анораль, крепко держа за руку семилетнего Орса, уверенно шла к кромке воды. Орс семенил за теткой, которую и он, и все вокруг привыкли считать его сестрой, с любопытством поглядывая на торчащие из волн головы и щупальца дарейтов. Мальчик, хотя и слышал морских чудищ с самого раннего детства, редко встречался с ними. Он плохо рос, он был слабым, замкнутым и боязливым; шаман подозревал, что от страшных побоев Торида что-то повредилось в его теле и голове. И он не доверял никому, кроме Анораль. Корлит и Джела так и не сумели стать ему по-настоящему родными, а своего отца, Анора, мальчик вообще не желал видеть. Если же Анор пытался поговорить с сыном, пытался добиться от него ответа на самый простой вопрос – Орс тут же начинал биться в истерике. Похоже, в его детской памяти навсегда застряло: именно этот человек виноват в том, что он остался без мамы…

– Знаешь, – тем временем весело болтала Анораль, – я все равно буду строить лодки. Пусть отец и мама ругаются, мне все равно. Только не такие лодки, как у рыбаков… ну, ты их и сам уже видел, а я хочу делать большие-пребольшие!

– Большие? – тоненьким голосом переспросил Орс, поднимая слишком крупную голову и глядя на девочку. – Какие это – большие?

– Совсем большие, как дом, даже больше! – пояснила Анораль. – Мне торговцы говорили на юге есть большой залив, как наш Желтый, и ] там есть город, и там строят такие… корабли, вот как они называются. И на них уплывают за море! Далеко-далеко! Я буду сама такие строить.

Орс неожиданно хихикнул:

– Да ведь ты девчонка! Кто тебя пустит лодки строить? Ты замуж выйдешь, детей нарожаешь!

– Ерунда, – отмахнулась Анораль. – Переоденусь мальчиком и сбегу, вот и все. Хочешь со мной или нет?

– Хочу… только мне не нравятся лодки.

– А что тебе нравится?

– Ну-у…

– Ну что – ну? Я тебя уже сто раз спрашивала! Ты что, до сих пор не знаешь, что тебе нравится, а что – нет? Ты уже не такой уж маленький!

– Я уже совсем большой, – обиделся Орс. – И я очень даже знаю, что мне нравится. Колечки Джелы!

– Колечки? – непонимающе повернулась к нему Анораль.

– Да, колечки! – с вызовом в голосе произнес мальчик. – Мне нравятся цветные камни, мне нравится красивый металл!

– А, вот оно что, – сообразила Анораль. – Хочешь ювелирному делу выучиться? Ну, тогда тебе уж точно нужно со мной удирать. Здесь ты ничему не научишься. Здесь никто ничего делать не умеет. Им тут просто ничего не нужно, они хотят только есть да пьянствовать. Так что давай-ка мы с тобой наберем побольше жемчуга да и уплывем с рыбаками! Они ведь скоро должны к нам прийти, с рыбой. Дней через десять, по-моему. А? Мы им заплатим, чтобы помалкивали.