Воспоминания

   Кроме этого непосредственного начальства, московские театры имели дело с другими установлениями министерства: по личному составу и администрации -- с канцелярией министерства двора, по вопросам денежным и хозяйственным -- с кабинетом его величества, а по делам учета и наблюдения за правильностью расходования сумм и материалов -- с контролем министерства двора. Но об этих установлениях, подчиненных, в свою очередь, главе министерства, я буду говорить позже, так же как и о главном хозяине Москвы -- московском генерал-губернаторе, который хотя и не был прямым начальником, но как представитель высшей администрации столицы, да еще великий князь, представлял собою лицо, с которым надо было серьезно считаться и ладить. Великому князю подчинялась вся Москва до печати и полиции включительно. Он не только на все это мог влиять, но о многом непосредственно докладывал государю, следовательно, докладывал свое мнение и о московских театрах; об этих последних говорил он и министру, когда с ним встречался. Наконец он ездил в театры (в малую царскую ложу), и управляющему конторой полагалось его встречать и провожать, как в Петербурге директор встречал и провожал государя. С такими людьми театральной администрации необходимо было считаться.

   Барон Фредерике знал меня давно, и я его знал хорошо, главным образом как начальника. Это был человек, отлично отдававший себе отчет в том, чего он не знал и не понимал, поэтому иметь с ним дело было легко. Директору театров он давал полную самостоятельность в вопросах художественных и, во многом не соглашаясь, своего взгляда не навязывал. Он не любил историй и недоразумений с великими князьями и всегда просил историй этих, по возможности, избегать. Положение его при дворе было хотя и прочное, но не такое, как у графа Воронцова-Дашкова, который был с Александром III на "ты". На поддержку Фредерикса можно было всегда рассчитывать, учитывая, однако, известные обстоятельства и окружающую обстановку. Требовать от него, чтобы он за вас ломал копья, было бы иногда неосторожно. Да и кто любит для вас таскать горячие каштаны из огня; это интересно лишь тем, кто их намеревается и есть,-- а Фредерикс чужой успех и удачу своего подчиненного себе никогда не приписывал. Он отдавал должное человеку работающему и успеху его искренне радовался. Словом, дело с ним вести было легко, и в театральных делах он допускал то, что Наполеон называл "мудрое непослушание". Барон Фредерике, как и его предшественник граф Воронцов-Дашков, имел одно качество, которое не у всех бывших министров двора и близких к театру начальников имелось,-- отсутствие всяких личных, близких сердцу симпатий к артисткам театров. Достоинство это важно иметь министру. Еще важнее директору театров в этом его, министра, достоинстве быть убежденным, ибо это освобождает его от многих скучных и незаконных влияний женского театрального персонала. Греческий мудрец говорит:

   -- Золото пробуют огнем, женщину -- золотом, а мужчину -- женщиной.

   Вот эту пробу барон Фредерикс выдержал с честью. Довольно уже было без него других влиятельных людей, близких к театру и пробы этой не выдерживавших и, как мы увидим дальше, обнаруживших в составе своем немало лигатуры.

   И. А. Всеволожского я до поступления моего на службу знал мало, встречал его в обществе и театре, больше как отца, у которого дочь одновременно со мной выезжала в свет и на балы. Всеволожский был лет на двадцать старше меня. Ему, конечно, не было дела до какого-то молодого офицера, я же в то время мало интересовался отцами семейств, а танцевал с барышнями. Служить с Всеволожским мне пришлось недолго, ибо через полтора года моей службы в Москве он ушел, будучи назначен директором Эрмитажа, и его место занял князь С. М. Волконский, его племянник, им же рекомендованный на этот пост [06]. Всеволожского я больше узнал, когда он уже не был директором, а сделался "бывшим".

   Предшественники обыкновенно ценят в своих преемниках последователей своих взглядов и способа управления, которого они сами придерживались. В этом отношении как князь С. М. Волконский, заменивший Всеволожского, так и я впоследствии оказались недостаточно солидарными с ним, чего он никогда не мог простить ни своему племяннику, ни тем паче мне. За ним, конечно, оставался большой авторитет, опытность и знание, за нами -- молодость, увлечение и многие ошибки, с этими качествами сопряженные. Он открыто это высказывал и не только критиковал ниши действия, но иногда нам и солил. Под старость свою он сделался, по отношению к театру, ревнивцем, известно же, что нет ревнивее любовника, любящего славу, а И. А. Всеволожский был славою своей избалован и не допускал, чтобы кто-нибудь мог его в театре заменить. Черта эта чисто артистическая и у него, может быть, явилась как следствие долгого соприкосновения с артистами, всегда, по их собственному убеждению, незаменимыми.

   За И. А. Всеволожским числится много заслуг. Он для императорских театров Петербурга много сделал. Для московских он сделал гораздо меньше, ибо признавал их за провинциальные, чуть ли не сибирские театры. В Москву из Петербурга он ссылал все негодное в смысле живого и мертвого инвентаря.

   И. А. Всеволожский принял императорские театры в довольно плачевном состоянии. Предшественник его--барон Кистер был помешан на экономии во всех отраслях театра. Последствия Такого управления не могли не сказаться, и И. А. Всеволожскому пришлось немало потрудиться, чтобы все привести в надлежащим вид и порядок, соответствующий исключительному положению императорских театров. Большое внимание было обращено не только на содержание артистического и технического персонала, но и на постановку и обстановку произведений, как драматических, так и оперных и особенно балетных. В отношении неизбежного дефицита образцовых театров впервые был затронут дирекцией вопрос об их назначении быть не только императорскими, но и государственными общедоступными театрами, а потому для покрытия дефицита театров такого назначения с 1882 года стали отпускать из государственного казначейства упомянутую мною выше субсидию.

   Главной ошибкой И. А. Всеволожского было закрытие Большого театра, этого лучшего здания из всех петербургских императорских театров после Александрийского. Большой театр требовал ремонта, который определялся в сумме около 900000 рублей. Денег пожалели, и театр был сломан, причем стены оказались столь прочны, что взрывать их пришлось динамитом. Вместо театра построено было здание консерватории с ужасным театральным залом.

   И. А. Всеволожский был человек светски образованный, неглупый, порою остроумный, хорошо владел иностранными языками, преимущественно французским, и театры любил, особенно балет и французский театр. К опере русского репертуара был довольно индифферентен. Новую русскую музыку, так называемых "кучкистов", недолюбливал, а про оперы эти, начиная с опер Н. А. Римского-Корсакова, говорил, что это "щ-моль". Курьезно, что судьба поставила его во главе оперного дела именно тогда, когда любимая его итальянская опера с итальянскими выдающимися артистами прекратила свое существование вместе с Большим театром, [07] а в Мариинском театре русская опера стала все более и более завоевывать симпатии публики. Три обстоятельства этому в особенности способствовали: прекращение итальянских спектаклей в Большом театре, появление такого популярного русского оперного композитора, как Чайковский, музыка которого нравилась всем как музыка мелодичная и легко доступная пониманию не только музыкантов, но и большой публики, и неутомимая энергия выдающегося по трудоспособности, любви к делу, серьезному и на редкость внимательному и пунктуальному к нему отношению главного капельмейстера оперы Мариинского театра Э. Ф. Направника. Ему русская опера в Петербурге обязана многим, и, что бы его противники ни говорили, капельмейстер он был выдающийся во всех отношениях. О нем более подробно я буду еще говорить. Далее много содействовала успеху русской оперы и чета Фигнеров, которые в эпоху директорства И. А. Всеволожского были в зените своей славы. Благоприятным обстоятельством была также начавшаяся тогда, со вступлением на престол Александра III, мода на все русское, а вследствие этого и на русскую оперу.