Оренбургский пуховый платок

Переехав по бревенчатому мостку через узкую речушку, стали взбираться на крутой, в зеленых поясках кустарников величественный холм… Кинешь взгляд с его вершины — дух захватит от красоты и простора!

Однажды, было это в июне 1887 года, здесь проезжал архипастырь, епископ оренбургский и уральский Макарий. Залюбовавшись красотой местоположения, владыка велел остановиться, вышел из экипажа и, сопровождаемый свитой, взошел на холм, называемый в то время горой Маячной. Взору его открылось прекрасное зрелище. От подошвы холма, на котором они стояли, разбегались во все стороны горы, а на горизонте в далекой синеве едва виднелся город Орск. Очарованный величием природы, красотой редкой и божественной, владыка совершил здесь со своей свитой, по сообщению газеты «Оренбургский листок», краткое молебство и «преподал свое благословение на всю сию местность». Молитвенное слово владыки не осталось гласом вопиющего в пустыне. Оно немедленно перешло в дело.

Орский купец Иван Назаров, льстя местным священникам, в том же месяце соорудил на горе Маячной красный часовенный столб, украсив его позолотой, огромным дубовым крестом и иконою. И потекли к этому «владыкой окропленному со всех сторон богоявленскою водою» сооружению сотни крестьян из ближайших хуторов «с женами и детьми и с восковыми огарками в руках», шли нищие, юродивые, больные, ехали купцы, чиновники, городское преосвященство, чтобы преподать свое благословение горам и райской красоте. И текли в казну местных соборян медь и серебро. Божественная красота Губерлинских гор стала служить конкретным земным целям…

Узкая дорога суетилась: то нырнет в распадок, то, вильнув между скал, рывком, как на качелях, вознесет нас на гололобую вершину холма, то постращает, пронеся в метре от отвесного обрыва. Как горячая дикая лошадь, что норовит измучить и стряхнуть впервые обратавшего ее седока, так и наша дорога…

Первым устает «газик». В кабине скапливается знойный железистый запах нагретого металла. Спускаемся вниз, в овражек, к пульсирующей жилке ручья.

— Водички в радиатор дольем. Ишь как распыхтелся-то, — сказал сидящий за рулем Владимир Федорович Сердюк. — Во какое наше хозяйство! За день не объедешь. Разовой заправки бензина не хватит. Горы…

Вода в ручье хрустально-прозрачна и холодна, пьешь-пьешь — и оторваться не можешь: когда еще придется попробовать такой вкусной водицы?

— У нас здесь сотни родников. А для коз проточная вода — что кумыс для человека, — говорит Владимир Федорович.

В ордена «Знак Почета» племсовхозе «Губерлинский», где он директорствует, — более тридцати тысяч животных. На земле много всяких коз, но такую уникальную породу, как губерлинская, встретить можно только здесь, в этих горах, раскинувшихся на четыреста квадратных километров.

Диковатая природа: синевато-перламутровые скалы в легких поясках тумана, увалы и ущелья, поросшие разнолесьем, просторные долины с рощицами берез и ромашковыми лугами, и всюду — закрой глаза и прислушайся! — всюду дремотный звон родниковых ключей. Прекрасные места для пастбищ!

Зимой здесь яркое солнце, ядреный морозный воздух, студеные метели… И должно быть, в защиту от лютого зимнего холода и немилосердной летней жары растет на козах подшерсток, пух — то самое сказочное руно, из которого вяжется знаменитый оренбургский пуховый платок. Перед поездкой на чабанские точки я заглянул в контору совхоза и, можно сказать, на ощупь ознакомился с этим драгоценнейшим сырьем. 900 рублей за центнер — такова государственная цена пуха.

Пух оренбургской козы обладает выдающимися технологическими качествами: он эластичен, легок, нежен, пушист, у него низкая теплопроводность. По тонине и шелковистости он не уступает пуху ангорского кролика, а по крепости и растяжимости превосходит знаменитую мериносовую шерсть.

Весна 1975 года выдалась «урожайной»: совхозные козоводы начесали 117 центнеров пуха, то есть в среднем по 430 граммов с каждой фуражной головы.

А сейчас директор совхоза Владимир Федорович Сердюк и секретарь парткома Николай Семенович Кульбака везут меня к самому, по их словам, талантливому чабану — Габдрашиду Жаумбаевичу Халниязову.

«Напившись» ключевой воды, «газик», однако, не вдруг разогнался по горной, очень извилистой дороге, терпеливо и упрямо одолевает перевал за перевалом.

— Вертолет бы вам сюда, — говорю я.

— Да, — мечтательно вздыхает Николай Семенович. — Сейчас добраться до отары — дело простое. А вот зимой… В совхозе, помимо ферм, есть еще двадцать две чабанские точки. Почти на всех — электричество и телефон. Однако живая связь с разбросанными в горах чабанскими жилищами очень нужна.

— Обещают нам вертолет — может, дадут, — с улыбкой неуверенно говорит Владимир Федорович. — Вообще-то надо признать, что отношение к козоводству в последние годы изменилось к лучшему. Это особенно почувствовалось после постановления Совета Министров СССР о мерах по повышению материальной заинтересованности колхозов и совхозов в увеличении поголовья коз и производства продукции козоводства. Считай, до 1967 года с совхоза почти с одинаковой строгостью спрашивали за шерсть, пух, молоко и мясо. Теперь перед нами ставят две главные задачи: первая — дайте больше отличного пуха, вторая — серьезнее ведите племенную работу, растите и умножайте отары оренбургских коз. И не случайно их поголовье в совхозе за последние годы (после постановления) увеличилось вдвое.

Повышение закупочных цен на пух укрепило экономику совхоза. До 1967 года хозяйство было убыточным, теперь стало устойчиво рентабельным, ежегодно от своей основной отрасли получает полмиллиона рублей прибыли.

— Говорят, коза — животное, непривередливое к еде. Это так. Но нельзя считать, если коза пасется, то ее можно и не кормить, — помолчав, замечает Владимир Федорович. — Кормовая база — забота номер один. Коза ест все: сено, овес, тыкву, ботву, отруби, жмых, ветки ивы, липы, вербы… Но это «все» надо иметь, заготовить.

— У нас чабаны так и говорят: с худой козы и пух худой, «голодный», — поясняет Николай Семенович.

В самом деле, можно напланировать всякие меры повышения племенного достоинства пуховых коз. Но что они дадут, если животных плохо кормить и содержать? В совхозе построены новые кошары, не жалеют средств на корма. Эти старания не напрасны. Улучшился классный состав отар. Десять лет назад козлы-производители класса «элита» составляли одну треть стада, теперь их 92 процента.

— Вот и резиденция старшего чабана Габдрашида Халниязова, — Николай Семенович указывает вниз в затянутую дымкой лощину.

Наш «газик» спускается в зеленую тишину межгорья. Подъезжаем к одиноко стоящему домику. Неподалеку — две длинные кошары с такой же шиферной крышей и так же, как домик, побеленные известкой.

А вот и сам Габдрашид Жаумбаевич Халниязов. На лице — густой ровный загар. Пожатие руки сильное. Ему тридцать семь, но выглядит моложе: энергичный, худощавый…

Вскоре директор и секретарь парткома уехали в соседнюю отару.

Габдрашид и я — одни в степи. Да, огромную равнину в межгорье вполне можно назвать степью: так просторна здесь даль, так высоко майское небо. Оно раскалилось и пылает ярким голубым огнем. В знойной вышине распластался коршун.

Габдрашид щурит карие глаза, словно вглядывается во что-то далекое, ускользающее. Рядом, в лощинке, пасется отара. Многие козы острижены, а козлята в новых черных шубках. Недавно закончился окот. Козлятам по две-три недели. Они еще жмутся к матерям, ныряют им под брюхо, подтыкают, выпрашивая молоко.

Травы много, молока много, козлята бодрые, довольные. Шелком шелестит и лоснится молодой ковыль.

— Май для козлят хорошо, — говорит Габдрашид.

— Да, сейчас такая теплынь! И корм под ногами, — поддакиваю я. — Пасись, коза, радуйся и пух нагуливай.

Габдрашид улыбается. Он давно смекнул, что все мои вопросы к нему питает лишь один интерес — как чабан выращивает хороший пух.

— Пух зимой зреет, — объясняет Габдрашид. — Если окот приходится на конец апреля и начало мая — это хорошо. А ранний окот — плохо. Не даст козе пуха набрать… Козе не до пуха, когда плод питать надо.