Веди, княже!

Из варяжской шеренги выступили восемь человек, нагнувшись подняли с песка лежавшую рядом с Фулнером решетку. Она представляла собой шесть толстых, длиной примерно в полторы сажени древесных стволов, два из которых были закреплены поперек четырех других, образуя вместе нечто подобное решетке. Поставив сооружение торчком, викинги крепко привязали к ней Фулнера за горло и грудь, растянули его руки в стороны, пригвоздили их к бревнам заранее прихваченными с поля отгремевшей битвы остриями сломанных копий. Подняв орудие казни вместе с приговоренным, восьмерка варягов зашла по пояс в море, по команде Индульфа швырнула решетку в воду.

Фулнер, оказавшийся под решеткой, напрасно пытался поднять голову и глотнуть воздуха. Одно из бревен заканчивалось посреди его затылка, надежно удерживая лицо предателя в море. Чувствуя, что начинает задыхаться, Фулнер бешено заработал свободными от пут ногами, поднимая вокруг себя тучи брызг, с трудом волоча на спине непомерную тяжесть бревен, он медленно приближался к суше. Вот его грудь коснулась дна, и Фулнер, подогнув ноги, сумел страшным напряжением сил приподнять решетку над водой и встать на колени.

Он успел наполовину наполнить легкие воздухом, как колени, не выдержав тяжести бревен, разъехались в стороны. Решетка, рухнув вниз, вдавила Фулнера вначале в песок, затем, всплыв снова, подняла к поверхности моря. Набежавшая волна взметнула решетку на гребень, швырнула на берег, заставив варяга с размаху проехаться по песку лицом и грудью. А волна, торопясь обратно, подхватила решетку и понесла снова в море. Поднимая Фулнера на верх горба, она швыряла его затем в провалы между волнами с такой силой, что бревна решетки, обрушиваясь сверху, ломали ему кости.

Волна замедлила бег, потеряла скорость, застыла на месте. Однако это продолжалось лишь миг. Подхваченная набежавшими с моря подругами, волна снова помчалась к берегу, заставив Фулнера повторно проехаться телом по песку. С залитым кровью лицом, на котором не осталось ни лоскутка кожи, с забитыми песком глазами и ртом, варяг напрасно пытался опять встать на колени и приподнять над собой решетку. Превратившееся в сплошную рану тело уже не слушалось его, острая боль от поломанных ребер и смятой грудной клетки пронзала все существо, и силы уходили с каждым мгновением.

Фулнер теперь успевал схватывать глоток воздуха лишь в тот миг, когда решетка взлетала на гребень водяного вала и его голова показывалась из пены. Однако для крупного, боровшегося за жизнь тела этого количества воздуха было ничтожно мало, и Фулнер все чаще впадал в беспамятство. После очередного сильного броска решетки на берег тело неестественно искривилось, судорожно дернулось, вытянулось во всю длину. Голова, которую Фулнер постоянно стремился поднять, бессильно опустилась в море, ноги, которыми он не переставая колотил по воде, стараясь хоть как-то управлять решеткой, перестали взбивать пену.

Индульф обратил взор к небy.

— Боги, вы избавили землю от клятвоотступника! Море, ты взяло себе тело предателя! Пусть душа его будет навечно проклята и нигде не обретет покоя!

После этих слов сотник повернулся спиной к морю, опираясь на рукоять секиры, устало заковылял от берега. За ним цепочкой потянулись остальные викинги.

Мертвое тело Фулнера вместе с решеткой продолжало оставаться игрушкой волн, то швыряемое ими на прибрежный песок, то снова увлекаемое в воду. Так будет происходить до тех пор, покуда отлив не унесет останки бывшего викинга в открытое море, где они станут лакомой добычей прожорливых рыб и хищных птиц. Тогда освободившаяся от телесной оболочки душа Фулнера, вырвавшись из леденящей ее воды, радостно взовьется к голубым облакам и теплому солнцу.

Но разве можно попасть на небо, минуя пламя священного погребального костра? Поэтому вовсе не в прекрасных палатах Валгалла, желанном заоблачном жилище павших в бою викингов, уготовано ей место, а над суровыми, пустынными морскими просторами, где она, лишенная мира живых и не принятая в мир мертвых, палимая солнцем и омываемая дождями, станет тоскливо метаться между водой и небом. Никому не будет до нее дела: богам и людям, рыбам и птицам, и даже бездомный бродяга-ветер станет облетать ее стороной. Не ведая отдыха и покоя, с жалобным стоном и рыданием будет она скользить мрачной тенью над ночным морем, обреченная лежавшим на ней проклятием на вечное презрение и одиночество.

С непокрытой головой, в простой белой рубахе, туго перетянутой широким кожаным поясом с висевшим на нем мечом, великий князь неторопливо шел по берегу Днепра. Уже несколько дней все время от восхода и до заката солнца он проводил здесь, за городскими стенами, совершенно забыв об уюте великокняжеского терема, о красавице-жене и юном сыне, о столь любимой им соколиной и медвежьей охоте. Потому что сюда, к подножию днепровских круч, начали прибывать первые полянские воины, откликнувшиеся на зов игоревых гонцов и явившиеся в стольный град Руси для службы в великокняжеской дружине.

Они прибывали поодиночке и группами, конные и пешие, по воде и сухопутью. Среди них были полностью снаряженные к бою воины, уже не раз побывавшие в сражениях, и впервые повесившие на пояс старый дедовский меч смерды, еще ни разу в жизни не видевшие врага. Всем им находилось место в раскинутых на прибрежных полянах шатрах, никто не оставался без миски и ложки за длинными деревянными столами. На всех хватало суровых, немногословных десятских и сотников, не ведавших к новобранцам жалости и снисхождения.

С первыми лучами солнца, после легкого завтрака, начиналось обучение новых дружинников воинском уделу и продолжалось до ужина без скидок на непогоду либо усталость. Когда-то византийцы, впервые встретившись со славянами на поле брани, сразу отметили их физическую выносливость и прекрасную подготовку одиночного бойца, стойкость и самоотверженность. И если славянам, несмотря на это, не всегда удавалось выходить из битв победителями, это объяснялось лучшим вооружением и организованностью имперских войск, их железной дисциплиной, умением четко действовать в составе крупных воинских масс. Их способностью противопоставить силе, отваге и мужеству славян отработанные до автоматизма действия повинующихся единой воле центурий, когорт, легионов, закованных в броню и принимавших бой за стеной поднятых щитов и выставленных навстречу врагу сарисс.

Это положение быстро изменилось: славяне оказались не только смелы и отважны, но умны и находчивы. Вскоре их вооружение и снаряжение не стало уступать византийскому, а дисциплина, лишенная в своей основе жесточайшей муштры и слепого страха подчиненного перед начальником, стала превосходить имперскую. Пролетели годы, и не легионы Нового Рима стали топтать берега Днепра, а могучие дружины русичей и болгар подходить с моря и суши к столице империи, вынуждая ее заключать выгодные для славян договоры и уплачивая им щедрую дань.

Теперь Византия предпочитала действовать против славян чужими руками, подкупая и натравливая на Русь печенегов и хазар, а на Болгарию печенегов, угров и других ее соседей. Однако славяне не слепы и наивны, их державные мужи верно понимали первопричину сваливавшихся на них бед. Поэтому византийские акриты-пограничники днем и ночью напряженно всматривались в морскую и горную даль: не плывут ли к имперским берегам русские ладьи, не пылят ли к сухопутным кордонам колонны болгарских дружин?..

Игорь наблюдал, как облаченные в тяжелые доспехи вчерашние смерды, рыбаки, бортники обучались рубится на мечах и секирах, действовать булавой и засапожным ножом, метать в чучела копья и сулицы, стрелять в цель из тугих боевых луков и дальнобойных самострелов [41]. Их товарищи, сведенные в десятки и сотни, осваивали мастерство слаженно действовать в составе боевого строя. Укрывшись за щитами и огородившись частоколом копий, они сдерживали натиск напиравшей на них такой же стены щитов, обнажив мечи, шли слитными рядами в атаку на мнимого врага. Повинуясь командам десятских и сотников, учились на ходу перестраиваться из одной шеренги в несколько, менять направление движения. Учеба шла и на Днепре. Десятки ладей, полные воинов, стремительно мчались наперегонки, сталкиваясь бортами, завязывали друг с другом абордажные схватки. Другие, загородив борта щитами, метались из стороны в сторону немыслимыми зигзагами, стремясь увернуться от якобы направленного в них «греческого огня». На берегу, ближе к воде, также стояли ряды воинов-новичков, зажавшие коленями тяжелые, обшитые кожей камни. Этих дружинников готовили к службе в конных сотнях и подобным упражнение развивали силу ног, дабы приучить управлять лошадью лишь с помощью коленей и пяток, оставляя руки свободными для действий в бою щитом и мечом.

41

Самострел — арбалет.