Страница 30 из 61
Гвардейское Знамя! Внешне все просто - кусок алого бархата, позолота бахромы и букв. Но для нас оно - символ высшей воинской доблести. В нем наша жизнь, слава, честь, гордость. Прежде чем на этом полотнище выткали золотом наименование нашего полка, мы прошли через множество напряженных боевых ночей, через ожесточенные обстрелы, через кровь и смерть.
Смерть… Каждую ночь она незримо витает над нами. Иногда вырывает из наших рядов одну из подруг. Но это не поражение. Побеждаем все-таки мы. Ведь, предав земле тело товарища, мы храним в себе его мысли и чувства. Они торжествуют над смертью. И гвардейское Знамя, что гордо реет над нашими головами, оно тоже свидетельство нашего пренебрежения к смерти и беспредельной любви к своей земле, к своему народу.
* * *
Через несколько дней после вручения нам гвардейского Знамени полк посетил командующий фронтом генерал-полковник И. Е. Петров. Боевая ночь накануне его визита прошла успешно. Летчики и штурманы отдыхали, у самолетов остались только техники и вооруженцы. Все было спокойно, и вдруг с командного пункта передали: «Боевая тревога». Девушки, заспанные, но в полном снаряжении, бросились к машинам. Уже через несколько минут наши У-2 взмыли в воздух.
Неизвестность всегда тяготит. Мы со штурманом не знали, что и думать.
- Посмотри-ка, Оля, - попросила я Клюеву, - уж не сбросили ли фашисты вблизи аэродрома десант. [117]
Но в поле нашего зрения на земле все было спокойно. А вскоре в небо взвилась ракета-сигнал «Приземляться». И только тогда рассеялось наше недоумение. Оказывается, генерал Петров, проезжая мимо нашего аэродрома, заметил, что У-2 стоят без присмотра и боевого охранения. Он подошел к одному самолету, забрал из кабины ракетницы, и никто этого не заметил. Разгневанный, генерал направился на командный пункт и объявил боевую тревогу.
Обо всем мы узнали позже. А пока весь состав полка построили тут же на поле. Командующий прошелся вдоль строя, внимательно осматривая каждую из нас. Временами он хмурился, видимо был раздосадован, но продолжал хранить молчание. Потом подозвал майора Бершанскую, что-то сказал ей. Нас тут же разделили на группы, установили мишени и приказали стрелять из личного оружия. Результаты, как и следовало ожидать, оказались далеко не блестящими. Генерал помрачнел еще больше.
Затем полк построили снова, и тут командующий учинил нам такой разнос, что мы запомнили его на всю жизнь. В каких только смертных грехах нас не обвиняли! Нам указали и на потерю бдительности, и на скверную строевую выправку, и на разнокалиберность формы, и на неумение пользоваться личным оружием.
- Хорошая боевая работа не дает вам никакого права быть разгильдяями, пренебрегать правилами, установленными в армии. Стыдитесь, гвардейцы! - сказал на прощание генерал-полковник Петров.
После отъезда командующего в полку состоялось партийное собрание. Критика была острой. Увлекшись боевой работой, мы основательно запустили учебу. Теперь пришлось наверстывать упущенное, тем более что срок на исправление недостатков генерал дал очень жесткий - всего месяц. Хорошо, что в этот период наступило относительное затишье и сократилось количество полетов.
Теперь все свободное время мы посвящали боевой подготовке: учились стрелять из пистолетов, совершенствовали знания по аэронавигации, теории полета и, хотя нам очень не хотелось, ежедневно часа по два занимались под руководством инженера полка Софьи Озерковой строевой подготовкой. В связи с этим Наташа Меклин сочинила шуточное стихотворение, которое у нас назвали «Молитвой летчика». В нем, обращаясь к богу, мы просили избавить [118] нас от занятий и зачетов, молили, чтобы быстрей возобновилась боевая работа. Помнится, там были и такие строчки:
Выведи из ада в рай,
Дай бомбить передний край,
Дай нам вместо строевой
Цели на передовой.
Под адом подразумевалась учеба. Рай, естественно, был символом полетов.
Но как бы там ни было, мы понимали: раз надо, значит, надо. Занятия шли, к учебе, несмотря на охи и вздохи, мы относились добросовестно. Через месяц в полку провели инспекторский смотр. На этот раз все оказалось в порядке, и наша репутация была восстановлена.
В июне для авиации вновь наступила горячая пора. Наши войска подтягивали резервы, перегруппировывались. Противник тоже не терял времени даром - перебрасывал на Таманский полуостров из тыла новые части, технику, укреплял Голубую линию.
К тому времени превосходство нашей авиации в воздухе становилось все более ощутимым. Не надеясь на свою истребительную авиацию, гитлеровское командование подтягивало сюда мощные зенитные средства.
О насыщенности обороны противника зенитными и прожекторными установками можно судить по тому, что только в районе станицы Трудовой мы засекли до 50 прожекторов и до 40 огневых точек.
В те дни полк понес заметные потери. Три самолета были выведены из строя, но экипажи дотянули до аэродрома. Командир эскадрильи Дина Никулина и ее штурман Лариса Радчикова получили ранения. Их самолет попал в вилку сразу из шести прожекторов. Никулиной удалось скольжением сбить пламя, но дотянуть до аэродрома она не смогла. Пришлось приземляться на обочину дороги вблизи передовой, ориентируясь по случайной вспышке автомобильных фар.
В июле погибли Полина Белкина и Тамара Фролова. Их жизнь и повседневный подвиг я описала в книге, вышедшей несколько лет назад{6}. [119]
Только через восемнадцать лет стало известно, что произошло с нашими дорогими подругами.
Это случилось глубокой ночью 18 июля 1943 года между станицей Греческой и хутором Ново-Греческим. Здесь, у самой Голубой линии, в результате перестрелки в воздухе был подбит самолет Белкиной и Фроловой. Девушкам удалось спланировать, но при посадке «ласточка» зацепилась за большую дикую грушу и загорелась в нескольких метрах от вражеского блиндажа, в котором размещались немецкие офицеры, руководившие работами военнопленных по ремонту дорог. Горящая машина могла оказаться хорошим ориентиром для советских самолетов. Испугавшись этого, гитлеровцы подняли военнопленных и приказали забросать машину песком.
Все это стало известно из письма человека, который вместе с другими советскими военнопленными похоронил Полину и Тамару. Вот отрывок из его письма:
…На другой день рано утром немцы приказали военнопленным убрать сгоревший самолет подальше от их блиндажа. Каково же было их удивление, когда они увидели, что поверх мотора (нос самолета при падении врезался в землю) лежал небольшой обгоревший труп. Еще больше они удивились, когда установили, что самолетом управляла фрау, то есть женщина. Выло также установлено, что экипаж самолета состоял из двух женщин. При падении самолета одна из них была сильно зажата в кабине, будучи, очевидно, уже раненной или мертвой, и там сгорела, а второй как-то удалось выбраться, но она, по-видимому, услыхала крики немцев и не пожелала попасть живой в руки врагов и сама бросилась на горящий мотор. Это можно было заключить по тому, что она лежала поверх мотора с вытянутыми вперед руками, как бы обнимая его на прощание. Когда разбирали обломки, то при девушке нашли присыпанную песком и частично поэтому уцелевшую планшетку, в которой оказались недогоревшие письма и некоторые документы. По этим документам удалось установить, что пилотировала самолет Полина Григорьевна Белкина.
Все присутствовавшие при этом военнопленные, а также, насколько можно было понять, и немцы пришли к выводу, что экипаж самолета У-2, возвращаясь с задания, встретил, немецкий бомбардировщик. Очевидно, оба самолета находились на одной высоте и одновременно попали [ 120] под зенитный огонь с земли. Снаряд попал в фашистский самолет, поэтому он упал и задымил раньше. Советский самолет был подбит и пошел на снижение планированием. Как видно, экипаж нашего самолета совершил героический подвиг.