Небо остается нашим

Теперь можно домой. Начало положено, хотя и не так, как думалось. Крещение огнем не состоялось, но задание выполнено.

- Бери обратный курс, - говорит штурман.

- Поздравляю, Оля, с нашими первыми! - кричу я в переговорный аппарат.

- Спасибо, тебя также.

* * *

Отличными летчиками, какими стали мои подруги на фронте, становятся не сразу. Путь в небо - тернистый путь. И не у каждого хватает выдержки пройти его до конца.

Постепенно полк втягивался в боевой ритм. Вылеты следовали один за другим, но враг упорно отмалчивался. Лишь изредка громыхнет случайный выстрел, и вновь тишина. Он не желал реагировать на наши самолеты. Мы стали уже думать, что командование дивизии нарочно поручает нам обрабатывать незначительные малоукрепленные объекты, чтобы постепенно, без потерь дать летчицам возможность привыкнуть к фронтовой обстановке. Но потом выяснилось, что фашисты подтягивали в район наших действий крупные силы для решительного удара по Сталинграду, Грозному, Баку и потому старались не демаскировать себя. [62]

Впрочем, затишье это продолжалось недолго. Однажды мы вылетели на бомбежку живой силы и техники противника на станцию Покровскую, вблизи Таганрога. Вместо Ольги в заднюю кабину моего У-2 села штурман эскадрильи Лариса Розанова. Розанова регулярно вылетала с каждым экипажем эскадрильи, проверяя мастерство летчиц. Узнав, что ее оставляют на земле, Клюева насупилась и пошла было прочь от самолета.

- Ты чего? - остановила я подругу.

- Нашли время для проверки! Сейчас не учеба, а война!

- Розанова для тебя старается. Опыта у нее больше, и мои недостатки она заметит скорее. Так что обижаешься ты напрасно.

- А я и не обижаюсь, - смягчилась Оля. - Просто самой летать хочется.

- Успеешь, налетаешься еще. Будешь рада, когда кто-нибудь подменит тебя в кабине.

- Может, ты и права… Но сейчас у меня нет желания отсиживаться на аэродроме.

- Жди меня. Через два часа, а то и раньше я буду здесь. На второй вылет опять пойдем вместе.

Ольга передернула плечами и скрылась в темноте. Розанова в кабине просматривала штурманские расчеты. Вероятно, она слышала последние слова Клюевой и спросила, что между нами произошло.

- Так, ничего особенного, - уклонилась я от прямого ответа.

И вот мы в воздухе. Стараюсь вести машину без сучка, без задоринки. Пересекаем линию фронта, проходящую по реке Миус. Штурман дает заданный боевой курс. Вот уже повисли в воздухе САБ. Жду, когда внизу раздадутся взрывы. И вдруг… самолет попал в перекрестие прожекторов. Загрохотали зенитки. Не сразу поняв, что случилось, я хотела посмотреть, откуда стреляют. В тот же миг луч прожектора, точно бритва, резанул по глазам. Я на мгновение растерялась и машинально отжала ручку управления. Самолет стал пикировать.

Какая неосторожность! Нужно моментально исправить ошибку, иначе врежемся в землю. Выравниваю машину и веду ее только по приборам. Розанова то и дело командует: «Влево! Вправо!» Но вырваться из перекрестия лучей не удается. А снаряды рвутся все ближе. В свете лучей [63] прожекторов мельком замечаю в плоскостях несколько больших рваных дыр от осколков.

- Держи скорость! Скорость! - кричит Лариса. - Еще вправо! Быстрее маневрируй!

Действую автоматически. В груди ни волнения, ни страха. От напряжения стиснула зубы так, что стало больно. У меня нет ни малейшей возможности следить за обстановкой: все внимание приковано к приборам и командам штурмана, которые, не переставая, звучат в переговорном аппарате. Ревет мотор. Сквозь его рокот я, кажется, слышу, как остервенело бьют внизу зенитки. Кругом мрак, а в центре его, в перекрестии прожекторной вилки, мечется наш маленький У-2. Долго так продолжаться не может. Прошло минут пять, как намертво схватили нас в свои объятия прожекторные лучи. Любой ценой надо вырваться из этого ада. Даю ручку от себя, затем бросаю машину в крутой вираж и вдруг - словно проваливаюсь в темную бездонную пропасть. Перед глазами плывут радужные круги.

- Молодец, Маринка! - слышу возбужденный голос Розановой.

- Это ты, Леся, молодец! - отвечаю штурману эскадрильи.

Обратный путь был нелегок. Израненный самолет плохо слушался рулей. В довершение всего испортилась погода, резко ухудшилась видимость, а до аэродрома еще далеко. Дотянем ли? Я смотрю на приборы. Пока все идет хорошо. Горючего в баках достаточно, мотор работает нормально.

- Все в порядке, - подбадривает меня Лариса, - идем как по струнке.

Я усмехаюсь, но молчу. Лариса не хуже меня видит, в каком состоянии самолет. Как же я благодарна ей за поддержку! Хорошо, когда с тобой верный товарищ и друг. Тогда невозможное становится возможным, прибавляется сил и уверенности. Вот наконец и аэродром.

Перед третьим разворотом мигаю бортовыми огнями, запрашивая разрешение на посадку. Внизу включаются фонари «летучая мышь», обозначающие посадочный знак. Они все ближе. Лицо обдает ночной сыростью, дробно стучат по земле колеса. Заруливаю на заправочную линию, выключаю мотор и минуты две, не шевелясь, сижу в кабине. От огромного напряжения нет сил даже двинуть [64] пальцем. Наконец прихожу в себя, выбираюсь из кабины. Обнимаю Ларису, и мы молча идем на КП. Нас уже ждут.

- Товарищ командир полка, - докладываю Бершанской, - боевое задание выполнено!

Евдокия Давыдовна по-матерински обняла нас и расцеловала.

- Поздравляю с боевым крещением.

На разборе командование полка отметило успешную работу экипажей и поздравило нас с хорошими результатами.

- Служим Советскому Союзу! - прозвучал в ответ хор голосов.

* * *

Мы с Ольгой Клюевой ходили мрачные: наша машина все еще была в ремонте.

- Как дела? - то и дело приставали мы к технику Кате Титовой. - Скоро закончишь?

- Ой, девчата, - отмахивалась она перепачканными в масле руками. - Не мешайте! Идите лучше отдыхать!

- Мы не в санаторий приехали… Скажи лучше, может, тебе помочь?

- Ничего не надо, только отстаньте, пожалуйста! - незлобиво просила Титова.

Пожалуй, нам действительно лучше было уйти. Мы хорошо понимали, что напрасно надоедаем ей. Катя Титова была замечательным техником. Перед войной она окончила Харьковское техническое училище и прекрасно разбиралась в самолетах. Худенькая, живая, красивая, никогда не унывающая, она была нам с Ольгой верным другом и товарищем. Да и не только нам. Часто, закончив свои дела, она тут же бралась помогать техникам других звеньев, и не потому, что ее просили об этом. Просто такой уж был у нее беспокойный характер. Катя не могла сидеть сложа руки, когда товарищи были загружены по горло и нуждались в помощи.

Катя любила стихи. Мы нередко замечали, как она. шепчет их за работой. Подойдешь бывало:

- Ты о чем?

Она посмотрит отсутствующим взглядом, вздохнет и признается:

- О стихах… Замечательные стихи. Вот бы мне такие писать… Да вы, наверное, и не читали их. [65]

- Где там! Конечно не читали. Мы ведь неграмотные, - шутила Ольга.

* * *

На отремонтированном самолете мы поднялись в воздух в ночь на 20 июля. Курс - на знакомую крупную железнодорожную станцию Покровское. Здесь противник сосредоточил много техники и живой силы, укрепил подступы к станции, а свою ПВО приспособил для борьбы с нашей тяжелой авиацией. Против У-2 такая система не могла быть эффективной, и именно поэтому командование нацелило на Покровское наш полк. Не зная в первое время ни типа самолетов, ни нашей тактики, гитлеровцы никак не могли понять причину малой эффективности своего огня. Но даже при таких условиях приходилось быть осторожными. Поэтому мы действовали так. Перед станцией набирали высоту несколько большую, чем нужно было для бомбометания, а к цели подходили с приглушенными моторами, чтобы раньше времени не обнаружить себя. В полете непрерывно, отклоняясь то вправо, то влево, меняли высоту. Расчет наш строился на внезапности. И этого мы достигали. Враг не мог предугадать, когда на него обрушатся бомбы.