Исцеляющая любовь

Беннет перевел дух и негромко продолжил:

— В любом случае, доктор Лазарус не убивал капитана Кампоса. Ибо после всех увечий, полученных во Вьетнаме, капитан Кампос находился в таком состоянии непрестанной агонии, что это уже нельзя было назвать жизнью. Защита сказала свое слово.

У генерального прокурора Уолтерса в запасе было три козыря, и сейчас он собирался выложить их все.

Он начал с Американской медицинской ассоциации.

— Дамы и господа присяжные заседатели, я хотел бы последовать призыву суда и ограничиться рассмотрением обвинения, предъявленного подсудимому. Поэтому я лишь мимоходом упомяну о решении, принятом Американской медицинской ассоциацией в тысяча девятьсот семьдесят третьем году и озаглавленном «Врач и умирающий больной». Хочу процитировать этот документ: «Преднамеренное лишение жизни одного человека другим — а Ассоциация включает сюда и понятие „убийство из сострадания“ — противоречит основополагающим принципам медицины». Конец цитаты. Но забудем об AM А. Вы помните, как защита пыталась ссылаться на мнение католической церкви и спрашивала декана Холмса о единственном высказывании на эту тему Папы Пия, сделанном много лет назад. Но давайте не будем забывать и слова, произнесенные отцом О’Коннором, капелланом ветеранского госпиталя, в котором скончался капитан Кампос…

Он повысил голос и зачитал:

— «Церковь ныне и всегда выступала против лишения человека жизни независимо от обстоятельств». Спешу добавить, что, как мы уже слышали, не менее ясно по данному вопросу высказываются и еврейские богословы. Например, Маймонид, сам будучи врачом, писал, что «к умирающему человеку следует во всех отношениях относиться так же, как к живому».

Выдержав паузу, прокурор продолжил:

— Мы также знаем, что Коран однозначно трактует эвтаназию, даже совершенную по просьбе жертвы, как великий грех, и тот, кто ее совершает, должен — цитирую — «навсегда быть отлучен от Неба». Подсудимый признал под присягой, что помогал людям уйти из жизни. Иными словами, он брался самолично решать, кому жить, а кому умереть. А это, несомненно, прерогатива Всевышнего. Когда-то нацисты приняли такое решение в отношении шести миллионов человек, и весь цивилизованный мир потребовал призвать их к ответу. Дамы и господа присяжные, мы знаем, что мы с вами не боги. Я прошу вас не дать нам уподобиться нацистам. Обвинение закончило.

Было уже поздно. Судья строгим голосом призвал присяжных не придавать значения эмоциональным всплескам с обеих сторон. Не принимать во внимание «философствования» защиты на тему жизни и смерти и сомнительную аргументацию обвинения, опиравшуюся одновременно на Американскую медицинскую ассоциацию, католическую церковь и Гитлера, которые в процессе отнюдь не участвовали. Присяжным надлежало просто решить, виновен ли доктор Лазарус в убийстве или покушении на убийство, а соответственно, должен ли он понести наказание.

В ту ночь никто не спал.

Шансов, что приговор вынесут раньше второй половины дня, было немного, но все главные участники драмы собрались в зале суда ровно в девять утра. Присяжные вошли в двадцать минут первого.

Было такое впечатление, будто в зале вдруг кончился кислород, словно все присутствующие разом втянули воздух.

Судья Новак занял свое место.

И обратился к присяжным:

— Присяжные вынесли свой вердикт?

Старшина присяжных Артур Зинн, по профессии зубной врач, встал и объявил:

— Да, ваша честь. Мы признаем подсудимого виновным.

Что тут началось! Новак отчаянно колотил молоточком по столу и призывал к порядку.

Старшина, судя по всему, еще не договорил. Когда тишина была худо-бедно восстановлена, судья переспросил:

— Итак, доктор Зинн, вы сказали…

— Как вы нам и велели, мы основывали свое решение на букве закона. Но мы также единогласно проголосовали за то, чтобы просить высокий суд вынести обвиняемому как можно более мягкое наказание.

Таким образом, жюри присяжных полностью переложило бремя ответственности на судью. Теперь Новак мог с равным успехом засадить Сета за решетку до конца его дней или отправить ужинать в кругу семьи.

— Хорошо, — угрюмо произнес судья и обвел взором адвокатов. — Меня просят о снисхождении. Я готов выслушать ходатайства сторон. Только коротко!

Поднялся Уолтерс.

— Ваша честь, мне кажется, совершенно ясно, что капитан Кампос был далеко не первым больным, кому «помог» этот так называемый доктор. Я думаю, что на совести подсудимого много смертей.

— Хорошо, — нетерпеливо перебил судья. — А вы что скажете, доктор Ландсманн?

— Ваша честь, у подсудимого незапятнанная репутация. Мы просим не только ради него, его жены и детей, но и ради сотен больных, которых он самоотверженно лечил все эти годы, определить ему как можно более мягкое наказание.

— Хорошо, — снова сказал Новак. — Заседание откладывается до трех часов.

Он стукнул молотком и вышел из зала.

Вернулся он только в двадцать минут пятого.

— Подсудимый, встаньте!

Сет встал, опираясь на стол, потому что ноги у него подкашивались. Глаза судьи Новака горели. У Сета закружилась голова.

— Доктор Лазарус, — начал судья, — жюри присяжных признало вас виновным. Но я хотел бы добавить, что и адвокаты обеих сторон также виновны в том, что повернули вопрос в плоскость философии, религии и пустого красноречия. Они сослужили вам плохую службу. Но, несмотря на все это, я понял одну вещь. Вы искренне стремитесь облегчать людские страдания. Ведь ни один человек не заслуживает мучений — ни от руки нациста, ни в силу положений устава. Поэтому я приговариваю вас к трем годам лишения свободы. Условно. Дамы и господа, на этом судебное заседание объявляется закрытым.

52

Вечер после суда Сет, Джуди, Барни и Беннет провели в ресторане «Ле Перроке». Они праздновали победу.

— Поверить не могу, — твердил себе под нос Сет. Джуди не выпускала его из объятий. — Поверить не могу, что сегодня вечером вернусь домой. Это был кошмарный сон.

— Я тебя разбужу, — пообещала Джуди.

Лазарусам так не терпелось поехать домой и остаться одним, что сразу после десерта они сослались на усталость и ушли, по-прежнему обнявшись.

Беннет с Барни остались одни. Если не считать недопитой двухлитровой бутыли марочного шампанского.

— Ландсманн, ты был великолепен! — поздравил Барни.

— Нет, ошибаешься, — вполне трезво возразил тот (хотя выпито было уже немало). — Каждый процесс подобен колесу рулетки. Угадать выигрышное число заранее невозможно. Исход может зависеть от погоды, настроения присяжных, отношения судьи — а больше всего от Госпожи Удачи. Иными словами, если медицину нельзя назвать точной наукой, то юриспруденцию и подавно.

— Хочешь сказать, тебе это не нравится? Ты же фантастическую карьеру сделал!

— Да, — усмехнулся Беннет, — только поэтому и терплю. Иногда ненавижу себя за то, что мне приходится делать. К примеру, когда вынужден третировать медэкспертов. Ломать их через колено, ошеломлять фактами, не всегда имеющими отношение к делу, даже употреблять собственный врачебный опыт, чтобы запугать какого-нибудь движимого лучшими побуждениями бедолагу, которого приперли к стенке и заставили свидетельствовать так, как было нужно юристам, — на что не пойдешь ради того, чтобы выудить из такого несчастного правду!

— Скучаешь по операционной, да?

— Не то чтобы… — неубедительно возразил Бен и тут же признался: — Да, скучаю. И не только по хирургии, а по тому удовлетворению, которое приносит лечение больных. Понимаешь, юриспруденция для меня — только специальность, а медицина была призванием.

Он отхлебнул шампанского и переменил тему:

— А кстати, как продвигается твоя книга?

— Первый вариант почти готов. А что это ты вдруг вспомнил?

— Да так… Подумал, как мало нашлось врачей, готовых выступить в защиту своего собрата по профессии! Вот тебе и клятва Гиппократа!