Страница 17 из 18
— Можно одолжить твою ручку? — спрашиваю я ее.
Она протягивает мне ручку, и я склоняюсь над маленьким клочком бумаги и пишу: «Я очень хочу, как это говорится, carpe тебя. Я могу попробовать удивить тебя, если ты не против. И еще, я не чувствую ни рук, ни лица».
В связи с неспособностью чувствовать свои руки, написал я как попало. Я отдаю записку Сусанне, и когда она читает ее — смеется.
— Может, тогда пора идти.
Определенно, пора. Поэтому мы выбираемся из лодки, пререкаясь, кто понесет поднос с чаем. Я помогаю Сусанне первой подняться по лестнице, а следом иду сам, и вот, когда я останавливаюсь, чтобы забрать свой скрипичный футляр, я замечаю... нечто абсолютно сумасшедшее.
Весь этот вечер, начиная с Carpe diabolus, положил всю мою рациональность на лопатки, заставляя ее делать ленивого снежного ангела, в то время, как мое «я», преисполненное надежды, уселось у нее на груди, и я позволил себе играть в эту игру магии. Но, тем не менее, это все еще была игра. Ну, то есть, я имею в виду, что действительно-то я не верил в волшебство, наверное, а потом неожиданно... я уверовал в него. Нет больше никакого подозрительного недоверия. Теперь есть твердая убежденность, как в случае превращения воды в вино.
Передо мной, один за другим на гладком снежном покрытии, быстро убегая вдаль, стали появляться следы. Никакие мои поэтические цитирования, на самом деле не смогли бы описать, на что похожи павлиньи следы, но, скорее всего, они бы выглядели именно так: большие птичьи следы. Как иероглифы.
Как волшебство.
Я теряю дар речи. Я поворачиваюсь к Сусанне, но она ничего не замечает. Она смотрит в небо. Снег кружит вокруг нее, будто перышки, как в каком-нибудь фильме после боя подушками. Я оглядываюсь на причал, а следы уже исчезают под снегопадом (пряча видение, в которое никто никогда не поверит, возможно, даже я завтра буду сомневаться в том, что видел), а потом поворачиваюсь к Сусанне. Она смотрит на меня. Черные и блестящие, будто лаковые, глаза, волосы, подчиняющиеся капризам погоды и порывам ветра. Черное пальто, черные ботинки, руки засунуты в карманы. И эта прелестная кукольность, словно музейная, ее личика — все плавные линии настолько гармоничны, словно вышли из-под руки талантливого художника: эта припухлость смягчает ту строгость, этот уголок совершенствует изгиб, — в форме сердца, и широко расставленные глаза, и изящные темные брови с их необыкновенной подвижностью и гладкостью.
И губы.
Губы. Кто расскажет, как случаются такие вещи? Мне кажется, что луна отвечает не только за приливы и отливы. То ли я стал двигаться первым, то ли Сусанна — не знаю наверняка. Я только знаю, что неожиданно она оказалась гораздо ближе, и все, что бы там прежде ни мешало мне схватить ее, улетучилось. Пространство между нами исчезло и я перевожу взгляд с ее губ на ее глаза и обратно, и она делает то же самое. И в то мгновение, когда я склоняюсь к ней, когда мы оба одновременно переводим взгляд с губ на глаза и замираем… и он настолько далек от жара и трепета, этот зрительный контакт. Это похоже на ощущение потери гравитации и падение в пространстве — мгновенное ныряние, очертя голову, когда бесконечность пространства становится неоспоримой, и больше нет понятий верха и низа — только вечность, и ты осознаешь, что можешь падать всю жизнь, а звезды вокруг не исчезнут.
Ее лицо, мои руки. Лицо Сусанны в моих руках. Онемевшие кончики моих пальцев проводят по ее подбородку и уходят за линию роста волос на шее, достаточно далеко, чтобы обогнуть ее стройную шею и... слегка, нежно...
...ловлю ее.
И я целую ее.
...
...
...
И получается, нет лучшего способа разморозить лицо — чем согреть его другим лицом.
Она
Глава 12
Как Шоколад
Два ночи, я пишу Кару: *зевая во весь рот* Длинный денек. Думаю, пойду спать прямо сейчас.
Спустя четыре секунды: ЭТО ДАЖЕ НЕ СМЕШНО
— Даже чуточку?
— А НУ , НЕМЕДЛЕННО РАССКАЖИ МНЕ ЧТО-НИБУДЬ ХОРОШЕЕ
— Дай-ка подумать. Что-нибудь хорошее. *прижимает к губам карандаш*. Ладушки: призрак павлина.
— ???
— Использовала дв е оставшиеся скаппы, чтобы колда нуть павлиньи следы на снегу.
— ...ну , конечно же. Г мм. Только идиот бы не догадался...
— А когда Мик их увидел, у него в мозгу взорвался фейерверк. А потом он поцеловал меня.
— !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!поцелуи!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Я начинаю печатать ответ, но не успеваю ввести и пару слов, как звонит телефон (как и должно было случиться, потому что это сообщение совершенно точно заслуживало телефонного звонка). Я отвечаю еще до умолкания первого звонка.
— Итак, я совершенно точно собираюсь превратить собирание камней в форме сердец в крутизну, — говорю я. — Не сомневаюсь, что мне это по плечу.
Пауза, а потом раздается голос, который совершенно точно не принадлежит Кару:
— Не вижу в этом ничего пугающего, потому что сам как раз раздумывал над созданием блога, в котором будут мои фото с руками, изображающими сердца вокруг всего, чего только можно. Например, вокруг собачьих носов и забавных граффити. — И этот голос не-Кару принадлежит Мику, и на секунду меня парализует, потому что мозг судорожно соображает, пытаясь оценить ущерб, нанесенный моими словами. Но довольно быстро до меня доходит, что мне повезло. Очень. Я могла сморозить нечто куда более щекотливое, но, как бы там ни было, мне позвонил Мик. — И воздушных шариков, застрявших в деревьях, — говорит он. — И утят в ванной.
— И облаков в виде пистолета, — вношу я свой вклад.
— О да. И похотливых корнеплодов.
— И детей на цепи. И ужасного клоунского грима.
Мы проболтали до середины ночи. Все было так легко и просто, и к концу нашего разговора, мы полусерьезно договорились насчет блога «руки в форме сердца» и, несмотря на мои усилия сдвинуть эту прелестнейшую идею, в сторону человеконенавистнического направления, Мик бесстрашно настаивает на «ножках младенцев» и «удивленных страусах», и я так этому рада.
— Я должен отпустить тебя поспать, — говорит он. — Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отвечаю я, сонная и довольная этой кремово-тортовой прослойкой счастья, которое идет из самых глубин моей удовлетворенности (роскошно и почти лениво, как горячая ванна), и шипящим бенгальским огоньком (в дыре вместо сердца) счастья, которое пробуждает новые части моего разума и обучает их танцевальным па.
Мик говорит:
— И мне хотелось убедиться, что ты не думаешь, гм... что я... прежде колебался из-за того, что не хотел целовать тебя.
— Ну что ты, — отвечаю я, хотя я действительно так подумала (или боялась этого) на несколько минут в лодке. Однако, теперь-то я понимаю, и ни единая клеточка во мне не сомневается в том, был ли тот поцелуй вынужденным или нежеланным, или не достаточно жарким. Этот поцелуй. Поцелуй говорил сам за себя. Он отбросил все сомнения. — Все нормально. Он не мог быть срежиссирован. Он просто должен был случиться.
— Я рад, что поцеловал тебя, — говорит он.
— Я тоже.
— Как думаешь... возможно, это может повториться завтра? За ужином? Нет, я не могу так долго ждать. Обед? Нет. Завтрак?
Ооо, я тоже так думаю. Я так и излучаю радость в своей спальне.
— Да, с удовольствием.
И мы строим на завтра планы и прощаемся, и я вешаю трубку. Пока мы болтали, было несколько пропущенных звонков, я тогда даже не стала проверять от кого они, но сейчас увидела, что они были от Кару: голосовая почта и текстовые сообщения, последнее из которых вопрошает:
— Зачем ты муууууучаааешь меняааа?
— Прости! Прости! Мик звонил.
И тут до меня доходит. В очередной раз. То, что сейчас происходит. И про поцелуи. Теперь поцелуи станут неотъемлемой частью моей повседневной жизни. Я просто вижу это предельно ясно. Перед нами открытый горизонт, насколько хватает глаз: никакого страха, никаких игр, только взаимное наслаждение. Так просто, но так насыщенно. Как шоколад. Не какой-нибудь там трюфель с золотой пудрой или башня из заварных пирожных на хрустальном блюде, а незатейливая настоящая плитка самого лучшего шоколада на свете.