Страница 125 из 140
Фауста открыла изумленные глаза, а Фабриций продолжал:
— Я обесчестил тебя, оскорбил, провинился перед тобой, но не злоба руководила моими преступными деяниями. Я любил тебя больше добродетели, больше долга, больше праха отца, даже больше Христа, и думал, что покорю твое сердце постоянством. Прости меня, ибо много прощается тому, кто горячо любит.
Фауста молчала. Просьба Фабриция была для нее так неожиданна, что она не верила ей. Не далее как вчера этот же самый человек грозил ей насилием.
— Воевода, отгадав причину ее молчания, умолял:
— Будь великодушна, римская патрицианка, к сыну народа, которого долгие годы гражданской дисциплины не приучили господствовать над страстями, будь снисходительна к варвару. Я поступил с тобой, как варвар.
Все большее и большее удивление охватывало Фаусту. Воевода не хвалился своим варварским происхождением и искренне обвинял себя перед ней, об этом свидетельствовал его голос, который дрожал от пережитого страдания.
— Что вам, потомкам великого народа, дал пример бесчисленного ряда поколений, воспитанных в уважений закона, — говорил Фабриций, — то Христос вселил в нас мощью своего Божественного благоволения. И мы умеем возноситься над наслаждениями этой земли, когда истинно любим нашего Бога. Я согрешил по своей преступной необузданности, ибо забыл о Христе. Но великое несчастье, которое пало на Церковь, сняло с моих глаз завесу себялюбия, и я снова стал верным сыном распятого Господа, Который больше всего любит кротких духом и творящих мир. Перед тобой кается христианин, умоляет о помиловании блудный сын Церкви. Сними с моей совести бремя твоего справедливого гнева, чтобы Бог добра не записал твою обиду в книгу моей жизни.
Фауста терялась в догадках. Что Фабриций искренне просил ее о прощении, она уже не сомневалась, но не умела себе объяснить такой быстрой перемены. О каком несчастье говорил воевода? Неужели Феодосий?..
При одной мысли о смерти старшего императора сердце римлянки забилось быстрее.
Фауста, окруженная неусыпным надзором в течение двух месяцев, ничего не знала о последних событиях.
— Прости меня… — умолял Фабриций.
Фауста протянула к нему связанные руки и ответила:
— Закон дозволяет только свободным людям отпускать чужую вину. Единственное право узников — это испытывать презрение к своим тюремщикам.
Фабриций быстро разрезал веревку стилетом.
— Ты свободна, — смущенно проговорил он. — Перед моим домом стоит карета, которая отвезет тебя, куда ты прикажешь.
Фауста снова окинула его изумленным взором. Да правда ли это? Неужели она может уйти из этой зловонной норы? Значит, в Империи произошло что-то необычайное, о чем она не знала и что сокрушило упорство воеводы? Только какое-то особенное происшествие могло сломить гордую душу варвара.
— Неужели Феодосий?.. — спросила она, удерживая дыхание.
— Феодосия Бог сохранил, чтобы он отомстил за Валентиниана.
— Валентиниан?..
— Он убит… Теперь владыка Италии, Галлии, Испании и Британии — Арбогаст.
Фауста с минуту смотрела на Фабриция тупым взглядом, как будто не понимала его слов, потом встала на колени на своей постели и подняла освобожденные руки кверху.
Неясный свет фонаря падал на резко обрисовывавшийся профиль ее лица, озаренного огнем вдохновения.
Ни малейшего шепота не было слышно из ее раскрытых губ.
Сосредоточенная, отрешенная от мира, она благодарила богов Рима немой молитвой за поражение галилеян.
Но прошло несколько минут, и ресницы ее задрожали. На них блеснула слеза, за ней показалась другая, третья… Все быстрее и быстрее наплывали они на глаза… и вдруг рыдание потрясло грудь Фаусты.
Но это рыдание не было горьким — это была радость патриотки.
Фабриций с жалостью смотрел на Фаусту. Ее слезы оскорбляли его ревность христианина и вместе с тем напоминали, что его греховная любовь не принесла никаких плодов. Напрасно он бросил пост, на котором должен был оставаться до конца, напрасно навлек на себя проклятие Церкви. Его избранница осталась непримиримым врагом всего, что он любил и почитал. Его усилия не изменили ее сердца, не уничтожили той пропасти, которая его отделяла от нее.
Еще несколько дней назад ее радость пробудила бы в нем варвара, сегодня же он принял ее со смирением кающегося, который смотрит на каждое страдание как на заслуженное наказание.
Он ради своих вожделений отрекся от Христа, забыл о своих обязанностях Его последователя и потому несет заслуженную кару.
Рыдание Фаусты слабело, грудь стала подниматься ровнее, слезы высохли на ресницах.
Сердце римлянки, внезапно охваченное неожиданным счастьем, успокоилось, обессиленное душевным волнением.
— Прости меня, минуты, которые я могу провести в границах государства, где повелевает Арбогаст, сочтены.
Фауста молчала, жадно вдыхая воздух.
— Если ты не простишь меня, Бог милосердия оттолкнет меня от своего лона, и я не найду покой на всей земле. Будь патрицианкой и прости несчастного человека, — молил Фабриций.
— Я прощаю тебя, — беззвучным голосом проговорила Фауста.
Фабриций хотел взять ее руку, но она быстро отдернула ее.
— Я снова жрица Весты, — проговорила она. — Уважай во мне мой сан.
Ее лицо приняло твердое выражение достоинства.
Фабриций вздрогнул. В его черных глазах засветился гневный огонь. Он наклонился над весталкой, как будто хотел броситься на нее… Но это продолжалось только одну секунду.
Христианин поборол в нем варвара. Он встал с колен и сказал:
— Ты находишься в двух милях от Виенны, где в гостинице под вывеской «Красный Олень» живут Кай Юлий и Констанций Галерий. Их охрана тебе будет приятнее, чем моя.
И он неуверенными шагами приблизился к двери, но у порога вновь остановился и посмотрел на Фаусту. Она лежала, обернувшись к стене, без движения, молча. Он любил по-прежнему эту непреклонную девушку, любил ее даже в ту минуту, когда должен был покинуть ее, любил, может быть, пламеннее, страстнее, чем когда-нибудь, и призывал на помощь Доброго Пастыря, чтобы Он избавил его от этой любви…
Он обесчестил ее, похитил насильно, держал в заточении, издевался над ее гордостью, и все эти грехи проистекали из его грешной любви. Может быть, она его презирает, обвиняет в трусости, может быть, думает, что он возвращает ей свободу единственно из боязни перед карающей рукой Арбогаста?
— Я мог бы убежать с тобой в мои отцовские леса и отдаться под защиту свободных аллеманов, которые не выдали бы потомка вождей их племени, — сказал он мягким голосом. — Я мог бы скрыть тебя в глухих пущах франков, принимающих охотно каждого, кто приходит из цезарства. О перемене правления я знаю уже давно. Не Арбогаста ты должна благодарить за свое освобождение. Двери твоей темницы открыл епископ Амвросий…
Фабриций вышел.
Он не видел, как Фауста протянула за ним руки, словно благословляя его.
Спустя час из виллы Рикомера вышел старик с длинной седой бородой, в темной одежде бедного плебея. Его голова была покрыта капюшоном полотняного плаща, в левой руке он нес узелок, в правой держал толстую палку, окованную железом.
Он шел тихо, согнувшись, волоча ноги, но когда миновал последние дома предместья, то выпрямился и быстро зашагал по направлению к Родану. На берегу реки он снова согнулся и приблизился к человеку, лежавшему на песке под доской, подпертой кольями.
— Это твоя лодка? — спросил он, указывая на выдолбленное бревно, привязанное к колу.
Рослый и сильный рыбак смерил его исподлобья с ног до головы.
— А то чья же? — небрежно ответил он.
— Я хотел бы переправиться на другую сторону.
— А разве в Виенне нет моста? Тоже, приятно перевозить всякого нищего…
— Но меня ты перевезешь немедленно, — сказал повелительно нищий.
Он показал рослому рыбаку золотую монету, и тот, изумленный, без дальнейшего сопротивления отвязал лодку.
Далее нищий направился пешком к ближайшей станции. Тут он предъявил собственноручное предписание графа Валенса на пользование цезарской почтой.