Страница 118 из 140
Краска гнева покрыла лицо Фаусты.
— Покорность узника, ошеломленного нападением более сильного противника, никогда не раскрывает тайны его сердца. Ты оскорбил меня своими ласками, не спрашивая, желаю ли я их. Знай, что, если бы хитрые демоны зажгли в моем сердце преступную любовь к врагу Рима, я вырвала бы это непослушное сердце из своей груди и в минуту смерти смотрела бы равнодушно на его трепетание; если бы мои мысли слились воедино с дерзкими вожделениями варвара, я размозжила бы без колебаний свой череп, чтобы в нем раз и навсегда угасло подлое искушение. Я ненавижу тебя, я презираю тебя, варвара, раба своих страстей!
Фабриций в изумлении слушал эти оскорбительные слова. Они своей резкостью и энергией скорее напоминали речь мужчины.
Неужели это была та самая женщина, которая дрожала в его объятиях, с румянцем стыда, с полным подчинением его воле?
Наконец он понял причину перемены, происшедшей в Фаусте: весталка одержала в ней верх над женщиной.
— Творец всего живущего на свете дал смертным любовь, как награду за бремя жизни, — пытался было он еще раз ее убедить. — Зачем ты ради видений прошлого хочешь лишить меня и себя высочайшего счастья?
Он снова протянул руки к Фаусте, стараясь ее обнять, но она вырвала у него из-за пояса кинжал и приставила его острие к своей груди.
— Не приближайся, — крикнула она, — если не хочешь, чтобы кровь весталки пала на твою совесть!
Фабриций в ужасе отшатнулся.
Значит, мучения многих месяцев, тревога последних дней, душевные волнения, угрозы Амвросия — все это напрасный труд. Он пренебрег обязанностями цезарского наместника ради невознагражденной любви, ради видений бессонной ночи?
Фабриций схватился за горло. Его душило бешенство варвара, в котором сопротивление пробуждало свирепость первобытного человека.
Он мрачно посмотрел на Фаусту.
Неужели эта слабая женщина сильнее его? Он принудит ее повиноваться и любить его, поступит так же, как поступил его отец с его матерью.
Он вскочил, бросился к Фаусте, вырвал у нее стилет, схватил ее на руки, как малое дитя, и прижал к себе.
— Ты моя, моей и останешься. Я добыл тебя для себя и никому не отдам.
Он выбежал из дома, передал Фаусту на руки невольницам и крикнул:
— В дорогу!
Потом он подозвал к себе Теодориха.
—Ты поедешь около кареты и будешь смотреть за римлянкой!
Старый аллеман упал перед ним на колени.
— Я просил вас, господин… — вполголоса сказал он.
— Когда мы приедем в Виенну, я отпущу тебя в наши леса.
— Ваши молодые руки лучше защитят римлянку от опасности, нежели мои. Угрозы весталки лишили меня присутствия духа. Я не хочу во второй раз слышать ее страшных проклятий.
— Не раздражай меня!
— Мне страшен ваш гнев, но еще более страшны проклятия, которые пойдут за мной и в могилу. И милосердный Добрый Пастырь не любит людской злобы.
Правая рука Фабриция, уже лежавшая на рукоятке меча, опустилась сразу.
— Выслушай меня, господин, — умолял Теодорих.
— Пусть будет по-твоему. Возьми пятерых человек и охраняй обоз.
В апельсиновой роще было так темно, что люди совсем скрылись в ней.
— Зажечь факел! — приказал Фабриций.
При мигающем свете желтого пламени, смешанного с дымом и раздуваемого ветром, обрисовались неясные контуры четырех экипажей и темные силуэты аллеманов. Солдаты, приросшие к коням, закутанные в плащи с капюшонами на головах, производили впечатление обитателей иных миров.
Пятеро из них вместе с Теодорихом заняли место во главе обоза, остальные окружили карету Фаусты. Две невольницы охраняли весталку.
Теодорих ударил мечом о щит. Аллеманы тронулись, обоз тихо, осторожно двинулся за ними.
Обоз в глубоком молчании тянулся по долине. Солдаты не разговаривали друг с другом, раздавались только стук колес, ударявшихся о камни, и тихий лязг оружия. Кони временами встряхивали головами и храпели, точно испуганные чем-то.
Теодорих напрягал весь слух и зрение. Он забыл о своих опасениях и предчувствиях — он был верным слугой, которому доверена безопасность господина.
Он уже приближался к середине долины, не заметив ничего подозрительного. Вдруг он остановился, соскочил с коня и приложил ухо к земле.
— Донеси воеводе, — сказал он одному из аллеманов, — что на нас идут вооруженные люди.
Когда Фабриций подъехал к нему, он показал на выход из долины.
На фоне ночной темноты вдали сверкало множество движущихся огоньков.
Фабриций приказал погасить факелы.
С затаенным дыханием, не спуская взгляда с огоньков, солдаты дожидались неизвестного неприятеля.
Огоньки шли прямо на виллу, увеличиваясь с каждой минутой.
Теперь при их свете была видна черная масса, впереди которой шла высокая тень. Какой-то всадник вел отряд пехоты.
В эту минуту Фабриций поднес к губам охотничий рог. Скалы и горы огласились громким звуком, леса подхватили протяжное эхо.
Черная масса остановилась.
— Кто осмеливается нарушать спокойствие во владениях воеводы Италии? — громко спросил Фабриций.
С противоположной стороны послышалось:
— Констанций Галерий идет освободить из неволи Фаусту Авзонию.
— Солдат отдаст свою добычу только победителю. Приди и отними Фаусту Авзонию, если тебе жизнь надоела.
В черной массе произошло движение. Пешие люди окружили всадника.
— Какой-то сброд, — шепнул Фабриций Теодориху.
Нападающие, видимо, никогда не участвовали в ночных стычках, и, вместо того чтобы погасить факелы и быстро рассыпаться и этим обмануть неприятеля, они столпились на освещенном месте.
Долина в этом месте переходила в ровное место, что облегчало разбег конницы.
Фабриций все это видел и пренебрежительно усмехнулся.
От черной массы начали отделяться маленькие кучки. Они расходились в обе стороны и образовывали подобие цепи.
Фабриций созвал своих аллеман.
— Окружим карету и нападем на этих глупцов, прежде чем они сомкнутся полукругом, — сказал он тихим голосом. — Телеги с вещами оставить.
В это время снова раздался голос Констанция Галерия:
— Если ты добровольно отдашь Фаусту Авзонию, мы не поднимем на тебя руку. Король Арбогаст и без того справедливо накажет тебя за твое преступление.
Ему ответило только молчание.
— Готовы? — спросил Фабриций у своих аллеман.
— Готовы, воевода!
— Где Теодорих?
— С Германрихом оберегает карету.
— Хорошо… Внимание!
Он поднял меч кверху.
— За мной!
Земля задрожала под копытами лошадей, ночную тишину нарушил военный крик аллеман, железо ударилось о железо. Через минуту раздались удары мечей по шлемам и щитам гладиаторов Галерия, раздались проклятия мужчин, плач женщин.
— Бей, коли! — кричал Фабриций, напав на самую середину цепи.
Прежде чем освободители Фаусты дали себе отчет в том, что произошло, похититель со своей добычей был на другом конце долины.
Он остановился и посмотрел назад.
— Все целы? — спросил он.
— Недостает только Теодориха, — ответили ему солдаты.
— Что с ним сделалось?
— Под ним убит конь.
— Нам нельзя старого солдата оставлять в руках разбойников, — сказал Фабриций. — Двое из вас пусть охраняют карету. Остальные за мной!
И он помчался назад.
Теодорих, опершись плечами о дерево, защищался с остервенением вепря, окруженного в логовище. Со всех сторон на него падали удары коротких римских мечей, а он отражал их щитом и длинной испанской шпагой.
Усталая рука уже отказывалась служить ему. С его лба струился обильный пот, из многочисленных ран лилась кровь.
В ту самую минуту, когда Фабриций подоспел к месту стычки, он зашатался и упал на колени.
— Теодорих, Теодорих! — крикнул встревоженно воевода. — Я иду тебе на помощь!..
Старик хотел встать, но заломил руки и упал лицом на землю.
И снова раздался лязг оружия, снова посыпались проклятия. Гладиаторы, не привыкшие к неожиданным нападениям, рассыпались. Фабриций по тропинке, залитой кровью, пробился к Теодориху, поднял его на коня и протрубил в рог сигнал к отступлению.