Страница 7 из 61
Парень наклоняет голову, приближая свое лицо к моему.
— Не вырывайся, — шепчет он мне на ухо. — И держись за меня.
— Я могу сама идти, — бормочу я, но слова выходят невнятными, словно я так истощена, что не могу мыслить ясно. Наверное, он хочет забрать меня из этого места, но я совсем не могу сосредоточиться. Последнее, что я помню, когда наступает полная тьма — серебристую эмблему на его наручном доспехе.
Кинжал.
Город Эстенция.
Север Кенетры.
Срединные земли.
На севере — холодные Снежные земли. На юге — жаркие Солнечные земли. Между ними омываются морем Срединные земли — жемчужина богатства и торговли в мире противоположностей.
— «Народы Снежных, Солнечных и Срединных земель», Этьенне Арьята .
Аделина Амутеру
Мне снится Виолетта. Стоит поздняя весна. Ей восемь лет, мне — десять, мы еще совсем невинные дети.
Мы играем в саду за нашим домом, зелень которого со всех сторон окаймляет старая крошащаяся стена с одной ярко-красной дверью, на которой висит проржавевший засов. Обожаю этот сад! Вся стена оплетена плющом, и в этом зеленом покрывале цветут крохотные белые цветы, пахнущие свежестью и дождем. Другие цветы растут вдоль стены: ярко-оранжевые розы, синие васильки, красный олеандр, лиловые барвинки и белые лилии.
Мы с Виолеттой любим играть в кустах папоротника, скученно растущего то тут, то там в тени.
Расправив на траве свои юбки, я терпеливо сижу, пока Виолетта изящными пальцами короной вплетает в мои волосы барвинки. Густой аромат цветов дурманит сладостью. Я прикрываю глаза, представляя на голове настоящую корону из золота, серебра и рубинов. Мне щекотно от прикосновения пальцев сестры, и, сдерживая улыбку, я мягко пихаю ее в ребра локтем. Она смеется. Секундой позже она игриво чмокает меня в щеку, и, умиротворенная, я расслабленно облокачиваюсь на нее. Я тихо напеваю любимую мамину колыбельную. Виолетта жадно слушает, словно это я — та женщина, которую она едва знала. Воспоминания. Одна из нескольких вещей, которые есть у меня, но нет у сестры.
— Мама говорила, что в сердцевинках лилий живут феи, — говорю я сестре, продолжающей вплетать в мои волосы цветы. Это одна из старых кенетреанских сказок. — Когда бутоны наполняются росой, можно увидеть, как феи купаются в ней.
Лицо Виолетты озаряется светом.
— Правда? — спрашивает она.
Я улыбаюсь тому, как легко она верит моим словам.
— Конечно, — отвечаю я, желая сама в них поверить. — Я видела их.
Что-то отвлекает сестру. Ее глаза расширяются при виде движущегося под тенью папоротникового листа существа. Это бабочка. Она бьется между стеблями травы и листом, и, приглядевшись, я замечаю, что одно из ее блестящих бирюзовых крылышек оторвано.
Жалостливо охнув, Виолетта спешит к несчастному созданию и ловит его в ладони.
— Бедняжка, — воркует она.
Оставшееся крылышко бабочки слабо трепещет в ее ладони, и в воздух поднимаются облачка блестящей золотистой пыльцы. На рваных краях оторванного крылышка отчетливо видны следы зубов, как будто что-то пыталось бабочку съесть.
Виолетта смотрит на меня расширившимися темными глазами.
— Думаешь, я смогу ее спасти?
Я пожимаю плечами.
— Она умрет, — мягко отвечаю я.
Виолетта прижимает бабочку к себе.
— Ты не можешь быть в этом уверена, — заявляет она.
— Я просто говорю тебе правду.
— Почему ты не хочешь ее спасти?
— Потому что ее нельзя спасти.
Сестра печально качает головой, словно я разочаровала ее.
Во мне растет раздражение.
— Зачем спрашивать мое мнение, если ты сама уже всё решила? — холодно замечаю я. — Скоро ты, Виолетта, поймешь, что не для всех всё заканчивается хорошо. Некоторые из нас изуродованы, и помочь ты нам никак не сможешь.
Я опускаю взгляд на трепещущее в ее ладонях несчастное создание. При виде оторванного крыла и изуродованного, деформированного маленького тельца меня охватывает злость.
Я шлепаю сестру по руке, и бабочка падает на траву лапками вверх. Я тут же жалею об этом. Зачем я это сделала?
Виолетта разражается слезами. До того, как я успеваю извиниться, она подхватывает юбки и вскакивает на ноги. Барвинки рассыпаются по траве.
Сестра разворачивается, чтобы убежать, но у нее за спиной стоит отец — над ним невидимым облаком висит винной перегар. Она поспешно вытирает слезы. Отец хмурится.
— Моя дорогая Виолетта, — произносит он, касаясь пальцами ее щеки. — Почему ты плачешь?
— Мы пытались спасти бабочку, — шепчет она.
Взгляд отца останавливается на умирающем на траве создании.
— Обе пытались? — спрашивает он, подняв брови. — Сомневаюсь, что твоя сестра этого хотела.
— Она показывала мне, как о ней заботиться, — настаивает Виолетта, но уже слишком поздно. Отец переводит взгляд на меня.
Мне страшно, и я начинаю отползать. Я знаю, что сейчас последует. Когда кровавая лихорадка схлынула, забрав с собой треть населения и оставив после себя изуродованных, покрытых шрамами детей, нас жалели. «Бедняжки». Потом несколько родителей детей-мальфетто погибли при ужасных несчастных случаях. Церковь признала их смерть демоническими происками и осудила нас. «Держитесь подальше от этих выродков. Они приносят несчастье». Так что жалость к нам быстро сменилась страхом. Страх же, приправленный нашей пугающей внешностью, перешел в ненависть. Затем прошел слух, что если обладающего сверхъестественными силами мальфетто спровоцировать, он проявит свою дьявольскую сущность.
Это заинтересовало моего отца. Если я обладаю какой-то силой, то это хотя бы можно обернуть в свою пользу: можно продать меня в цирк уродцев, получить награждение от Инквизиторов за выявление демона, использовать мои силы в своих собственных интересах или придумать что-то еще. Поэтому вот уже месяцы он пытается пробудить во мне какие-нибудь силы.
Он показывает, чтобы я подошла к нему, и когда я слушаюсь его, обхватывает мой подбородок холодными пальцами. Отец молчит одно долгое мгновение. «Прости, что расстроила Виолетту», — хочу сказать я. Но от страха слова застревают в горле, и я оцепенело молчу. Сестра прячется за спиной отца, глядя на происходящее округлившимися глазами. Она со всё возрастающей неловкостью переводит взгляд с меня на отца и обратно.
Отец смотрит на всё еще трепыхающуюся в траве, умирающую бабочку.
— Давай, — говорит он, кивая на нее. — Заканчивай, что начала.
Я колеблюсь.
— Давай же, ты же этого хотела, — уговаривает он. Его пальцы больно сжимают мой подбородок. — Подними бабочку.
Дрожа, я послушно поднимаю ее, обхватив одинокое крылышко двумя пальцами. На коже остается блестящая пыльца. Лапки бабочки дергаются. Отец улыбается. В глазах Виолетты блестят слезы. Она не предполагала, что всё может закончиться этим. Она никогда ничего подобного не предполагает.
— Хорошо, — говорит отец. — Оторви ей крыло.
— Не надо, папа, — просит Виолетта.
Она обнимает его, пытаясь привлечь внимание к себе. Он игнорирует ее.
На моих глазах выступают слезы.
— Я не хочу, — шепчу я, но слова ничего не значат, я вижу это по глазам отца.
Я отрываю крылышко бабочки, отрывая вместе с ним и кусок собственного сердца. В моей ладони ползает беззащитное, несчастное существо, и в душе поднимается что-то темное.
— Убей ее.
Я, как в тумане, давлю бабочку большим пальцем. Ее сломленное тельце дергается, а потом застывает.
Виолетта плачет.
— Очень хорошо, Аделина. Мне нравится, когда ты проявляешь свою истинную сущность. — Отец берет мою руку в свою. — Ты наслаждалась этим?
Я начинаю отрицательно качать головой, но его взгляд замораживает меня. Он хочет от меня чего-то, чего я не могу ему дать. Мое отрицание сменяется кивком. «Да, я наслаждалась этим. Очень. Я скажу все что угодно, лишь бы ты был счастлив, отец. Только, пожалуйста, не причиняй мне боли».