Страница 61 из 105
Раздался протестующий слабый визг колес, словно Слайкер попытался двигаться в своем кресле.
— Не пытайся убежать, Эмми. Я уверена, ты знаешь, почему я здесь. Да, дорогой, я забираю всех их обратно, пять. И мне безразлично, сколько в них желания смерти, потому что у меня на этот счет есть свои соображения. Так что извини, Эмми, я приготовлюсь к тому, чтобы одеть на себя своих призраков.
Затем не стало слышно ничего, кроме пыхтящего дыхания Эмила Слайкера, редкого шелеста шелка и звука расстегиваемой молнии, за которыми последовал шорох падающей одежды.
— Ну вот, Эмми, путь свободен. Следующий шаг — мои пятеро потерянных сестер. Что, твой маленький секретный ящик открыт? Ты не догадывался, что я знаю о нем, ведь правда, Эмми? Так, а теперь немножко подумаем… Ага, мне кажется, нам не понадобится музыка — они знают мое; прикосновение: ощутив его, они встанут и засияют.
Она умолкла. Через какое-то время я различил намек на свет у стола. Поначалу он был очень слабым, как у звезды на пределе видимости, которая то исчезает полностью, то вновь возобновляет свое тусклое свечение; или он был подобен блистанью воды одинокого озера, освещаемого лишь светом звезд и проглядывающего сквозь деревья густого леса; или же это напоминало танцующие точки света, остающиеся в полной темноте и являющиеся иллюзорным обманом — следствие работы беспокойной сетчатки глаза и оптического нерва.
Но затем этот слабый отблеск принял отчетливую форму, хотя все еще оставался тусклым, едва видимым и перемещающимся взад-вперед.
Это была неясная изломанная кайма, образующая три края прямоугольника, — верхний был длиннее двух вертикальных, в то время как нижний край отсутствовал вообще. Постепенно очертания становились все более ясными, я обратил внимание ни то, что световая кайма ярче изнутри — то есть со стороны прямоугольника, который она частично составила в тех местах, где соприкасалась с полнейшей темнотой, — в то время как с наружной стороны она просто угасала. Продолжая внимательно наблюдать, я увидел, что два угла округлились и наверху появился узкий, более мелкий прямоугольник — этакая маленькая вешалка. Эта «вешалка» натолкнула меня на мысль о том, что я смотрю на папку, окруженную каймой исходящего из нее неясного свечения.
Затем верхняя часть прямоугольника потемнела у центра, ник если бы в папку кто-то запустил руку, затем снова посветлела, словно руку вынули. После этого из папки, будто рука пела или уговаривала идти за ней, появилось нечто не ярче самой световой каймы.
Это было похоже на женскую фигуру, нарисованную фосфоресцирующей краской на длинной полосе тончайшего шелка. Руки и голова женщины напоминали шелковый чулок — именно так, — а на голове было подобие едва видимых серебряных волос. И все же в этом присутствовало нечто большее. Хотя видение грациозно изгибалось в воздухе, как комбинация, которую встряхивает, готовясь одеть на себя, женщина, в нем билась собственная жизнь.
И несмотря на все искажения, оно оставалось соблазнительно красивым, и в лице его угадывались черты Эвви Кордью.
Движение вниз прекратилось, и снова начался подъем — на какое-то мгновение оно трепетало высоко в воздухе, словно тончайший ночной халатик, который женщина расправляет над собой перед тем, как одеть.
Затем я увидел, что под ним действительно стоит женщина, хотя ее тело лишь смутно различалось в отраженном сиянии призрака, который она на себя одевала.
Женщина, стоящая на полу, подняла руки, выгнулась, повернулась, наклонила голову, затем откинула ее назад, как обычно делают, одевая узкое платье. Струящееся сияющее нечто уже не искажалось, ибо в точности было пригнано к телу.
На какое-то мгновение сияние сделалось ярче — женщина и призрак слились, и я увидел Эвви Кордыо, чья плоть Мерцала собственным светом: длинные тонкие щиколотки, бедра и талия, повторяющие форму кувшина, бесстыдные груди, угадывающиеся столь же легко, как и на журнальных фотографиях красавиц в бикини, но с большим сияющим ореолом вокруг… Я видел это лишь секунду перед тем, как призрак, мигнув, исчез подобно затухающим белым искрам, и вновь наступила непроглядная темнота.
Полная тьма и мурлыкающий голос:
— О, это как шелк, Эмми, повсюду чулки из чистого шелка. Помнишь, когда ты отрезал его, Эмми? Я тогда впервые добилась признания в кино, подписала контракт на семь лет, я знала, что мир будет у моих ног, и чувствовала себя прекрасно, но внезапно, без каких-либо на то причин, почувствовала себя ужасно дурно и пришла к тебе. И ты привел меня в порядок, выманив и отрезав мое счастье. Ты сказал, что это будет похоже на то, как люди сдают кровь… Это был мой первый призрак, Эмми, но только первый.
…Мои глаза, быстро адаптировавшиеся к темноте после более яркого свечения призрака, возвращавшегося к своей хозяйке, снова разглядели три сияющие стороны папки. И снова оттуда появилась резко взметнувшаяся фосфорецирующаяся женщина с тянущимися следом прозрачными длинными ленточками. Лицо было похоже на лицо Эвви, но оно постоянно искажалось: только что глаз был величиной с апельсин, а теперь — как горошина, губы изгибались во всевозможных улыбках и гримасах, брови то сморщивались, то разбухали до размеров бровей слабоумного монгола, словно это было отражение в окне с зеркальными стеклами, по которому стекает вода. Когда видение опустилось на лицо реальной Эвелин, какое-то мгновение они существовали вместе, не сливаясь, словно лица близнецов, отражающиеся в том же окне. Потом, будто трафарет под резиновым валиком, ярко и четко проступило одно лицо, а когда вновь опустилась темнота, Эвви провела языком по губам, и я услышал, как она сказала:
— Этот был похож на горячий бархат, Эмми, гладкий, но обжигающий. Ты забрал его через два дня после предварительного показа «Химической блондинки», когда на маленькой вечеринке я продемонстрировала тогдашней Мисс Америка, каким бывает настоящее женское тело… Тогда я поняла, что нахожусь на вершине, но это не превратило меня ни в богиню, ни во что-то другое. Я, как и раньше, многого не знала и, как прежде, прятала неловкость перед операторами и монтажерами — только все это было еще хуже, потому что я находилась в центре витрины. Я оказалась перед необходимостью бороться до конца за то, чтобы мое тело оставалось таким же, как теперь, а затем я бы стала умирать — морщинка за морщинкой, клеточка за клеткой, — как и все прочие люди.
…Третий призрак изогнулся по направлению к потолку и опустился вниз — волны свечения все время поблескивали на нем. Изящные руки извивались наподобие бледных змей, а ладони с сомкнутыми пальцами напоминали любопытные змеиные головы, пока пальцы не разжались и головы не превратились в расползающиеся кляксы с пятью лучиками фосфорецирующих чернил. Затем в них, словно в шелковых, длиной до самого плеча перчатках цвета слоновой кости, показались осязаемые пальцы и руки. Секунду-другую ладони, которые первыми начали сливаться с призраком, оставались самой яркой частью фигуры, и я наблюдал, как правая помогает натягивать призрак на левую и наоборот, потом ладони прошлись по бровям, щекам и подбородку, оправляя лицо, в то время как безымянные пальцы, опустившись на веки, прогладили их, разглаживая в сторону висков. Затем они взметнулись вверх-вниз и разворошили волосы на обеих головах, смешивая их. Волосы этого привидения, очень черные, смешавшись, сделали светлую прическу Эвелин на тон темнее.
— Этот призрак показался очень противным, словно болотная слизь. Ты помнишь, как раз тогда я раззадорила ребят подраться из-за меня в клубе Трок. Джефф избил Лестера сильнее, чем об этом написали в газетах, и даже старик Сэмми получил синяк под глаз. Именно тогда я обнаружила, что, оказавшись на вершине, получаешь обычные удовольствия, к которым всю жизнь стремятся неудачники, но эти удовольствия ничего не стоят, и приходится прилагать массу усилий и планировать каждую минуту, чтобы получать радости, делающие жизнь не такой пресной.
…Четвертый призрак поднялся к потолку подобно выплывающему из глубин ныряльщику. Затем, как если бы вся комната была наполнена водой, он всплыл на поверхность у потолка, согнулся там, снова стремительно нырнул, опять взмыл в обратном направлении, секунду парил над головой настоящей Эвелин и, наконец, как тонущий пловец, медленно опустился вниз, обволакивая ее. На этот раз я увидел, как ярко светящиеся ладони одели груди призрака на настоящую грудь — словно люминисцирующий сетчатый бюстгальтер. Затем пленка призрака внезапно сморщилась, обтягивая торс наподобие дешевого ситцевого платья во время ливня.