Страница 86 из 116
В сущности, в итоге этот рассказ совпадает с изложением Болдырева. Впоследствии официальное сообщение нового Правительства упрекало бывших членов Директории в том, что они недостаточно реагировали на антигосударственный призыв эсеровской партии. Обвинение это больно задело членов Директории из партии с.-р. В резкой статье, напечатанной 22 октября 1919 г. в «Общем Деле» и озаглавленной «Правда о неправде», Зензинов отвечал:
«В последних числах октября заведывавший всероссийским телеграфным агентством А.А. Минин принёс мне полученную им от своих корреспондентов телеграмму из Уфы. В этой телеграмме подробно передавалось «Обращение Центр. Ком. партии с.-р. к партийным организациям»… Ознакомившись с содержанием этого обращения, я тут же отдал распоряжение А.А. Минину ни в коем случае этого документа не опубликовывать, ибо мне казалось, по меньшей мере, бестактным призывать к поддержке Правительства, подвергая его действия критике, а призыв к вооружению, от какой бы партии он ни исходил, я считал недопустимым. Затем я сообщил о сделанном мною распоряжении Н.Д. Авксентьеву, который его вполне одобрил» [Зензинов. С. 190]… «При содействии правых кругов дело о «прокламации ЦК», — продолжает автор, — приняло большие размеры — оно обратило на себя внимание гораздо больше, чем вообще того заслуживало. Ввиду этого я, по собственному почину, вызвал из Екатеринбурга к прямому проводу членов ЦК М.Я. Гендельмана и Ф.Ф. Федоровича и просил их передать ЦК моё и Авксентьева мнение о совершенной недопустимости подобного рода обращений. При этом само обращение подвергнуто было мной очень резкой критике с указанием на его печальные последствия, которые подобные акты ЦК могут иметь. — Я имел в виду визит ген. Нокса (!!) к Н.Д. Авксентьеву» [с. 191]. Само заседание Зензинов изображает так: «Вологодский и ген. Болдырев высказались за немедленный арест Центр. Ком. Кроме того, Вологодский лично мне поставил вопрос об этом обращении, так как ему было известно, что до вхождения моего в Правительство я был членом Центр. Ком.: «Спрашивал ли у вас ЦК разрешения на выпуск подобного рода обращения и что вы имеете в виду сказать по поводу моего предложения об аресте ЦК»?
Я ответил на это, что, во-первых, считаю деятельность всех политических партий совершенно независимой от деятельности Правительства и потому мне представляется странным вопрос о моём разрешении, а, во-вторых, что касается требования об аресте ЦК, то полагаю, что в этом должны разобраться судебные власти. И если судебные власти установят противогосударственность действий ЦК и членов партии с.-p., то я выскажусь не только за арест ЦК, но и всех членов партии с.-p., но при одном условии — если одновременно будут также арестованы и все виновные в противогосударственных деяниях справа, вроде, напр., офицеров, певших на днях в Красноярске и Омске «Боже, Царя храни» при официальных встречах союзников. К моей точке зрения вполне присоединились Н.Д. Авксентьев и В.А. Виноградов. Правительство постановило начать против ЦК судебное расследование, поручив это дело генерал-прокурору, т.е. министру юстиции Старынкевичу. Через несколько дней, когда мы возвращались с заседания, ехали в одном автомобиле — Авксентьев, Старынкевич и я, — мной был задан вопрос Старынкевичу, в каком положении находится это дело. Он мне буквально ответил следующее: «Всё это дело раздуто, и, по-видимому, никакого состава преступления в обращении ЦК найдено не будет»» [192–193].
Мы, конечно, не имеем основания не верить В.М. Зензинову. Но память не всегда точно воспроизводит прошлое[545], и особенно в том случае, когда мемуарист стремится к тому или иному самооправданию (в данном случае для Зензинова статья не носила даже характера воспоминаний). В таких случаях память иногда невольно делает соответствующий скачок. Зензинов излагал недавние события в состоянии ещё некоторой запальчивости и раздражения[546]. Слишком болезненно ударил по Директории переворот 18 ноября. Члены Директории пытались честно до конца выполнить свои обязательства — так, как каждый из них их понимал. Вот характерное письмо за подписью Авксентьева и Зензинова, которое приводит Святицкий и которое было получено в Екатеринбурге за несколько дней до событий, освободивших авторов письма от принятых на себя обязательств: они перестали быть «мучениками компромисса». «Мы живём, — гласило письмо[547], — как на вулкане, готовом ежеминутно начать извержение. Каждый вечер мы сидим и ждём, что нас придут арестовать. Но по совести должны сказать, что иного пути, чем тот, на который мы вступили, мы не видели и не видим. Мы хорошо понимаем упрёки, обращённые к нам: мы сами отнюдь не удовлетворены тем составом всероссийского Совета министров, который создался в результате соглашения, но действовать по-иному, вступить на путь раскола и междоусобной брани мы не хотели, да и не могли. Мы ждём случая, чтобы поставить ребром вопрос о нашем дальнейшем пребывании в составе Директории, а пока мы хотели бы одного: то, что должно случиться, чтобы случилось скорее!» [с. 91].
Пожалуй, приходится только пожалеть, что честность заставляла их оставаться в Директории тогда, когда для них самих стало ясно их бессилие (post factum они этого бессилия не признавали).
Понять психологию заместителя Чайковского в Директории не трудно: он был, по выражению Ракитникова, принесён в «жертву реакции» [Распад. С. 33]. Но объективно факты не за ту концепцию, которую он дал в своей статье. Прежде всего, правительственное заседание, которое описывает Зензинов, не могло быть 5 ноября. Вспомним, что это был день первого заседания нового Совета министров. Допустим, что здесь или невольная ошибка памяти, или, что ещё проще, типографская опечатка. Заседание это не могло быть и 7-го, когда, по словам Болдырева, он пригрозил арестом ЦК. Пение гимна на банкете в Омске при официальной встрече союзников, о чём упоминает Зензинов, происходило 13 ноября. 15-го утром Болдырев уехал на фронт. Не могло при таких условиях происходить через несколько дней заседание, на котором было принято столь определённое решение по отношению к эсеровскому ЦК. Надо предположить, что решение было принято только после отъезда Болдырева. Это мало правдоподобно. Скорее всего, Зензинов излагает частные беседы, споры и предположения, которые возникали в то время в правительственной среде. Предположения Зензинову рисуются уже решениями. Конечно, это только догадки, основанные на контекстах мемуаристов[548].
Некоторое недоумение вызывают и другие места статьи Зензинова. Трудно как-то поверить, что Авксентьев и Зензинов — лица, занимающие центральные места в партии с.-р. (неважно, что в тот момент Авксентьев не входил в состав ЦК), лишь случайно узнали об обращении ЦК 11 октября. Как-то невероятно, что «правые» члены Съезда, протестовавшие против резолюции ЦК, не осведомили своевременно о своих шагах Омск. Они имели ряд совещаний перед пленумом Съезда 6–7 ноября. Кроме того, в Омске находилась специальная делегация от Бюро Съезда, которая должна была воздействовать на членов Директории.
Можно не сомневаться в том, что и Авксентьев и Зензинов (и особенно первый) отрицательно относились к позиции своего ЦК[549]. Но ведь вопрос в том, выявили ли они внешне достаточно определённо своё отрицательное отношение. В этом внешнем выявлении была вся суть дела — широкая публика не могла знать, что делается внутри партийных фракций. На поставленный вопрос приходится ответить отрицательно: Зензинов и позже отнёсся весьма легко к прекарной резолюции своего ЦК.
«Прокламации нельзя приписывать решающее значение», — говорил Ключников в парижском докладе. Конечно, это так. Содействовала вся обстановка. «Прокламация» была лишь одним из «звеньев» в цепи фактов. «Прокламация, — правильно отмечал сам Авксентьев в цитированном письме товарищам своим на Юг, — была последним гвоздем в гроб Директории». «Лучшего подарка — по его мнению — реакция ждать не могла». Не находятся ли, однако, эти слова Н.Д. Авксентьева в некотором, по крайней мере, противоречии с коллективным заявлением бывш. членов Директории, напечатанным в харбинской газете «Маньчжурия» 15 декабря 1918 г.:
545
Член Директории, очевидно, неясно себе представляет юридическую конструкцию власти: непосредственного распоряжения от Директории Старынкевич получать не мог; дело должно было пройти через Совет министров.
546
Статью свою он начинал словами: «Немало лжи и глупостей было написано о партийности и негосударственности избранного в Уфе Вр. Вс. правительства… Делают это либо по неведению, либо ради определённых политических соображений… Я не только убеждён, но я знаю наверное, что все беспристрастные люди, свидетели и участники этих событий, независимо от их собственных политических взглядов, полностью подтвердят правильность моих показаний, которые будут носить исключительно фактический характер».
547
Святицкий утверждает, что это письмо было адресовано ЦК партии. То ли это письмо, о котором в официальном правительственном сообщении говорилось: «30 октября, уже после появления прокламации, 3. представил Комитету доклад о деятельности Вс. пр.». Сам Зензинов называл это «частным письмом к некоторым членам ЦК» [с. 188].
548
Разъяснить загадку могли бы протоколы Директории, если они велись и сохранились. Парфенов не приводит того помеченного 13 ноября распоряжения Директории Старынкевичу о предании суду ЦК эсеров, на которое он ссылается [с. 68]. По-видимому, большевицкий историк механически повторяет здесь версию В.М. Зензинова.
549
Н.Д. Авксентьев не был выбран в число членов ЦК партии, так как последний Съезд партии, по выражению эсеровской «Воли Народа», прошёл «под знаком большевизма».