Пути-Пучи

- Кто ты такой, - сказал ему Сервилий, - что спрашиваешь меня, потому что вышел я из Зевгмы на север сколько-то дней назад, а сколько, мне не известно.

Захохотал на это гигант и назвал ему свое имя, и одиннадцать раз повторил его, но Сервилий его имени прежде не слыхал, о чем ему и ответил.

- Не знаю тебя, - сказал он, - прости меня, полководец, размышления о таинствах метахимии требуют высокой концентрации мысли, потому о полководцах я знаю только то, что читал в свитках. Что за воины идут за тобой и почему ты стремишься к Зевгме? Разве сравнится Зевгма с Римом, куда никто не спрашивает дороги, а просто идет?

Тогда ответил ему Эпсилотавр, назвав поверженных им царей. И Сервилий снова пожал плечами, ибо имен тех царей он тоже не слышал.

Сказал ему также Эпсилотавр, что по тайным причинам почитает Зевгму превыше самого Рима и идет туда, желая устроить триумфы, шесть по числу побед над царями, и что надобен ему проводник.

Но отказался Сервилий и пошел себе дальше, и несколько дней шел он, пробираясь сквозь войско Эпсилотавра, и воины огибали его, не трогали, и никто из воинов с Сервилием не заговорил. И проходили они мимо в ужасающей тишине, ни разу ничем не звякнув, хотя железным и медным оружием увешаны были все. И птицы в это время молчали, и звери лесные тоже, ни один ручей не заговорил, ни один лист под ветром не шевельнулся, и страшно было Сервилию. А когда разминулся он с войском, то вдруг заметил, что не может сосредоточиться, чтобы по привычке поразмышлять о таинствах метахимии, потому что о метахимии он теперь не мог вспомнить даже простейших определений. Словно бы отобрал у меня тот полководец Эпсилотавр все, что знал я о метахимии, говорил потом Сервилий, а ведь это самое дорогое сокровище моей жизни, так что придется мне выучивать ее заново, потому что все позабыл. Но не пришлось Сервилию заново выучивать метахимию, потому что с тех пор не нашлось никого, кто бы слышал хотя бы о той науке. И страдал Сервилий, и искал, но так и умер, ничего о метахимии не узнав.

Тем временем Эпсилотавр добрался до пределов Зевгмы, вышел на дорогу Мария, что вела в город, и приготовил свое войско к триумфу. Это был очень богатый триумф, которому могли позавидовать и Помпей Великий, и Гай Юлий, и даже сам Александр, покоритель мира.

Впереди, на колеснице из чистого золота, запряженной тремя конями - гривы их были белы и длиной в три локтя каждая, - ехал сам Эпсилотавр, облаченный в императорское одеяние и увенчанный венком из камней, сверкающих, словно солнце. Развевалось над ним полотнище, тонкое настолько, что пальцем неощутимо, прозрачное, как истина, и многоцветное, как наш мир. За ним, также на колесницах, следовала тысяча всадников. Следом за всадниками шли повозки, влекомые огромными конями. Чтобы ты понял, о Мусций, насколько велики были эти кони, достаточно будет сказать, что позолоченные копыта их были величиной с человеческую голову. На повозках тех, которые невозможно было исчислить, ибо растянулись они на добрых пятнадцать стадий, находились трофеи - оружие, золотые украшения, черные статуи из железного дерева, о котором прежде никто не слышал, драгоценные трубы, бубны и гонги, искусно высеченные из голубого мрамора изображения богов, ныне отринутых, одежды, кубки, всего и не перечесть. Селянам, вышедшим к дороге из любопытства, в великом множестве бросались золотые монеты, и под хохот воинов они за эти монеты дрались. Вслед за повозками шло само войско, и сколько стадий они заняли по дороге Мария, никто не скажет.

Когда же Эпсилотавр приблизился к стенам Зевгмы, вышли к нему почетные граждане города и спросили:

- Кто ты, полководец? Зачем ты сюда идешь?

Рабы откинули опахала и Эпсилотавр с уважением так сказал:

- Я Луций Грамматик Эпсилотавр, победивший в шестнадцати кровавых битвах шесть великих царей, и желаю войти в Зевгму, справляя полагающиеся мне шесть триумфов, ибо Зевгму я почитаю выше, нежели чем сам Рим.

После чего вышел вперед него богато одетый воин, лицом черен, и перечислил все шестнадцать побед Эпсилотавра, а также всех шестерых царей, потерпевших от него поражение.

На что ответили почетные граждане:

- Нам очень лестно твое внимание к Зевгме, хотя сами мы преклоняемся перед Римом и даже мысли не имеем такой, чтобы Зевгма сравнилась с ним в славе и божественном величии. Мы были бы счастливы принять тебя, о полководец, и отпраздновать с тобой все шестнадцать твоих побед, но мы не можем пойти на это, потому что мы не знаем тебя, равно как и тех шестерых царей, которых ты победил, добыв столь блистательные трофеи. Никогда не слышали мы о них. Боги наши и правила наши запрещают нам это сделать, о чем, поверь, мы безутешно тоскуем.

- Поверьте, о граждане, - сказал Эпсилотавр, - никому из жителей города я не принесу никакого вреда, я ни у кого не стану отбирать, так же, как и мои воины. Наоборот, часть трофеев, добытых мною, останется здесь, у вас, чтобы вы, благоденствуя, вспоминали совершенные мною подвиги.

- Увы, - ответили граждане, - мы не можем разрешить тебе, потому что не знаем тебя. Прости, воин, мы действительно сожалеем. Будь нашим гостем, становись лагерем у стен города, и мы накормим твоих солдат, как того требуют законы гостеприимства.

Повелел тогда Эпсилотавр своим рабам принести ему два золотых клыка, которые, будучи прилеплены к маске, обозначали высшую степень гнева, и, прилепив их, сказал:

- С кем бы ни встречался я и войско, мною ведомое, везде и всегда и у всех я все отбирал. Я отбирал жизни, золото, память, воинов, земли, дворцы и храмы, даже и не перечесть всего, что я отбирал, чтобы потом радоваться отобранному. Шесть царей склонились передо мной, и у них я отобрал тоже, все отобрал, и не осталось ничего от царей, даже имен от них не осталось. И вот, впервые в жизни подошел я к городским стенам, не желая отбирать ничего, но не потому, что все у меня есть и я не хочу больше, а потому, что впервые захотел, чтобы мне дали. Немного дали - уважение и почет, которых я достоин более многих прочих, всего лишь! Но мне ответили - нет, мы тебя не знаем. Что же мне теперь - и у вас отобрать все?!

- Не знаем, - ответили почетные граждане и головы перед Эпсилотавром склонили.

Тогда Эпсилотавр оторвал клыки от маски своей, бросил их оземь, улыбнулся и ускакал прочь на колеснице своей. А следом за ним и все его безмолвное войско.

Рассказывают, появлялся он то тут, то там, то в Лакедемонии, то у Рима, то где-нибудь в высоких горах, и кого ни встречал, все у всех отбирал. И маску не снимал уже никогда, говорил, что приросла маска.

У многих он тогда отобрал и многих жизни лишил, и, говорили, радость его границ не знала, не слышал мир, чтобы такая радость была, но между радостями погружался он в горе. И горе это, рассказывают, было так велико, что деревья опадали с листьев на десятки стадий вокруг, а прежде листья не опадали с деревьев, именно потом они начали опадать, и до сих пор, что ни год, опадают, потому что горе это неизбывно ни по пути вперед, ни по пути вбок, ни по пути вверх, ни даже по пути времени. И рычал тогда наподобие зверя дикого, и безмолвные его воины пуще прежнего боялись его, и врассыпную пускались, если он где появится в настроении горя. И так было до тех пор, пока не пришел воевать его сам Иегуа.