В пылающем небе

- Садимся в первый? - весело обратился ко мне Петров.

- Да, быстрее доедем, - в унисон ему ответил я.

Вагон был переполнен, свободных мест не оказалось, и проводник провел нас в служебное купе.

- Уф-ф! Ну и денек, - грузно опускаясь на скамейку, проговорил Евгений. - Жарко. То ли дело в небесах.

- А тебе бы все летать да летать, - усаживаясь рядом, вступил в разговор Соломатин. - Скажи спасибо, что есть на чем сидеть, а то пришлось бы тебе, коломенской версте, головой крышу вагона подпирать. [40]

Я сел напротив них и, не обращая внимание на начавшуюся товарищескую пикировку, подумал: чем-то похожи они друг на друга. Соломатин старше, рассудительнее и серьезнее Петрова. Женя полон еще мальчишеского задора, от которого всегда весело на душе. И все-таки похожи. Взгляд мой задержался на голубых петличках их летной формы с крылатой эмблемкой. В разное время и разными путями пришли они в авиацию, но любовь к своему делу у них одинакова: крепкая, верная. Вот что роднит их. Да и меня с ними…

Тук - счастье… так - счастье… тук - счастье… Эхом отдается стук колес поезда. Я мало-помалу начинаю улавливать смысл разговора друзей, которые горячо философствуют о жизни.

- Да и любовь к женщине - это далеко еще не все, что нужно для счастья, - убежденно говорит Соломатин.

- Ох ты, мамочка родная, а я уже влюбился! - выпаливает Петров.

- Ай-ай-ай, какая оплошность! Хотя бывает, правда, в жизни и хуже, - включаюсь в разговор и я.

- Да нет, ребята, серьезно. Я сейчас так счастлив, так счастлив! Мы со Светочкой уже договорились создать семью.

Лицо лейтенанта расплылось в такой детской улыбке, что мы не выдержали и рассмеялись.

- Вот вы ржете, - обиделся Евгений, - а мне не до смеха. Мы уже решили, что в отпуске зарегистрируемся в ЗАГСе, но на душе заковыка. Что-то уж часто стали поговаривать о войне. Представьте себе, что слухи имеют под собой почву. Что тогда?

Соломатин пристально взглянул на друга.

- Да, время тревожное, что и говорить.

- Вот. А мы со Светой…

Петров, не зная, что еще сказать, рассеянно вертел шлемофон в руках. [41]

- Конечно, вряд ли фашисты оставят нас в покое, но мы не должны поддаваться на провокации, - заключил Соломатин.

Стремление избегать провокации закрепилось у нас после инцидента с немецким самолетом. Дежурное звено полка перехватило немецкий разведывательный самолет. На предупреждающие сигналы он не ответил, и старший лейтенант Алексеев открыл огонь, подбил нарушителя границы, вынудив его приземлиться. По этому поводу в полку долго работала комиссия из штаба округа. Затем до нас довели новую инструкцию по действиям дежурных истребителей при перехвате иностранных самолетов. Она предписывала летчикам при сближении с такими самолетами над нашей территорией предупреждать их о нарушении границы эволюциями своего самолета и показывать им курс за границу. Применять оружие разрешалось только по команде вышестоящего начальства.

Инцидент с грубым нарушением нашей границы произошел в мае 1941 года. К тому времени наш 92-й полк был передан в подчинение дивизии генерал-майора авиации Шевченко. Она состояла из двух бомбардировочных полков и нашего, истребительного, которым стал командовать майор Семен Павлович Ячменев - невысокого роста, крепкого телосложения, неторопливый в движениях и суждениях, уважительный к подчиненным летчик-дальневосточник. С его приходом учебные занятия стали более целенаправленными, повысился деловой настрой штаба и обслуживающих подразделений.

С населением города Броды у нас сложились хорошие отношения. Почти все летчики жили на частных квартирах. Городок был чистый, уютный. И все же чувствовались со стороны многих людей какая-то скованность, замкнутость, подчас настороженность. Сказывались годы гнета в буржуазно-помещичьей Польше. [42]

В мае в Дубно были организованы курсы по подготовке командиров авиазвеньев. Соломатина, меня и Петрова командировали туда в качестве инструкторов. В июне занятия на курсах закончились. И вот теперь наша дружная троица возвращалась в полк.

За окном замелькали уютные, утопающие в зелени белые домики. Это уже Броды. Мы собрали свою амуницию и, поблагодарив проводника, вышли из вагона.

Вечерело. На горизонте появилась небольшая черная туча. Мало-помалу она разрасталась. Небо на западе почернело и, казалось, раздвоилось. «Быть грозе», - подумали мы и ускорили шаги в сторону аэродрома…

Неделя напряженного труда заканчивалась обычно в субботу работой всего личного состава полка на матчасти. В субботу, 21 июня, аэродром походил на муравейник, где каждый занимался только ему предназначенным делом. И всюду люди оживленно обсуждали полученные от командира полка указания. Они были несколько необычными: запрещалось увольнение из лагеря рядовому и сержантскому составу. Ожидались якобы учения, которые планировал командир дивизии. И мы, летчики, поговорив, стали расходиться на стоянку своих «Чаек». Самолеты трех эскадрилий были рассредоточены, четвертая осталась на полковой линейке.

Я подошел незамеченным. Техник самолета Шостак и младший авиационный специалист Брызгалов сидели на корточках под самолетом и что-то внимательно рассматривали у стойки шасси.

- В чем дело?

От неожиданного вопроса Шостак вздрогнул и, быстро вскочив из-под крыла, с каким-то растерянным видом, от которого у меня тревожно сжалось сердце, доложил:

- Товарищ командир! На покрышках обнаружены глубокие порезы. Нужно менять, летать нельзя. [43]

- Так уж и нельзя?

Техник в ответ только развел руками. В это время на тропинке, вьющейся вдоль стоянок самолетов, показался невысокий, круглолицый командир в технической куртке. Со стороны казалось, что его ничто не тревожит. Однако ничто не ускользало от внимания инженера эскадрильи Михаила Скролевецкого. Подойдя к нам и узнав, в чем дело, он полез под крыло самолета, достал лупу.

- Да, действительно ни к черту… Нужно менять. А где взять? На техскладе хоть шаром покати. М-да, задача! - цедил сквозь зубы инженер.

Сержант Брызгалов все это время крутился в стороне и выжидающе смотрел на нас. Затем он выбрал момент, незаметно подошел к технику и тихо сказал ему что-то. Шостак удивленно посмотрел на него и согласно кивнул головой. Брызгалов четко повернулся и строевым шагом подошел к Скролевецкому.

- Товарищ инженер! Можно достать в первой.

- В первой? А что, там есть запчасти?

- Нет, но на одной «Чайке» меняют двигатель.

- Ну и что? Ведь разукомплектовывать даже неисправный самолет нельзя.

- Все равно три дня будет неисправным, а у нас там друзья…

- А может быть, разрешим этот вопрос на низшем уровне? - одобрительно посмотрел я на Брызгалова.

Инженер, широко улыбнувшись, махнул рукой:

- Быть по сему, я ничего не слышал.

- Брызгалов! - радостно крикнул Шостак. - Час тебе на дипломатию и демонтаж.

Порезы. Откуда они? Эта мысль не давала покоя. И тут как обожгло. А не случилось ли это вчерашним вечером? Наш палаточный городок располагался почти сразу за стоянкой - в глубине рощи. Я задержался на [44] летном поле и от него шел к стоянке. Вдруг сзади самолетов раздался треск сломанной ветки. Прислушался. Тихо. Рука невольно потянулась к кобуре. Затем послышался хруст - будто лошадь жует траву. Я крикнул:

- Часовой!

Что- то фыркнуло, и послышался удаляющийся шорох. «Очевидно, заблудившаяся скотина», -подумал я, мысленно выругав беспечного хозяина. Мои осторожные шаги прервал окрик:

- Стой! Кто идет?

Мы обменялись паролем с часовым. Я спросил:

- Вы никого не видели около стоянки?

- Нет. Я был на противоположном краю стоянки. А что?

- Ничего. Внимательней нужно быть, - буркнул я в ответ…

Теперь мне стало ясно: кто-то вчера попытался помешать вылету самолета. Поделился своими опасениями с Алексеем Шостаком. (В 1983 году я встретил своего верного помощника в Пятигорске. Алексей рассказал, что после того случая с порезами он много раз оставался на ночь у моего истребителя и спал под самолетом.)