Экстрасенс

Такого позора не ожидал даже Николай.

И тогда поднялся со своего почетного места старик Климентьев. Он был единственным, кроме директора, членкором в их институте. Говорили, что однажды, в диковинные исторические времена, аж в пятьдесят втором году, он был студентом биофака и что-то такое брякнул против Лысенко, за что и загремел в лагерь под Кандалакшу на десять лет. Но в марте, к счастью, Сталин окочурился, поэтому вместо десяти Климентьев отбыл лишь полтора года. После освобождения он так и остался навсегда в Мурманске, постепенно сделавшись не только самым старым сотрудником их института, но и самым уважаемым.

Он встал, и все мгновенно притихли.

– У меня такое ощущение, уважаемый Иннокентий Федорович, – обратился Климентьев к Иннокентию, – что не вы все эти данные нарабатывали и не вы пытались проникнуть в их закономерности… И стоит ли нам здесь всем вместе валять дурака?! Я более чем уверен, что тот человек, которому принадлежит все так неряшливо изложенное вами, тоже находится в зале. Поэтому будет честнее, если вы вернете работы, так сказать, по принадлежности, предварительно извинившись и перед ним, и перед ученым советом.

Как потом рассказывали Николаю, все ждали, что какой-нибудь скандальчик завяжется. Но небольшой, который тут же и загасят.

Может быть, все бы так и случилось, но тут с места у окна вскочила жена Иннокентия. Женщину эту жалели. Была она такой же старательной, как и он, но еще более глупой. Точнее, даже не глупой, не дурой, а слегка слабоумной Кто ей помог получить диплом педагогического в ее Владимире, было неизвестно, но здесь она так и задержалась в лаборантах.

– Как это не он делал работу! – обиженно закричала жена Иннокентия. – А по-вашему, кто еще? – Этот крик ее был уж очень скандальным. От него поморщились даже те, кто сидел в президиуме. – Да он месяц над этими листами корпел, пока все нарисовал! И я ему сама бумагу выбирала. У меня чек сохранился. Или, может, скажете, что это вы их рисовали?

– Молчи, Женя, молчи! Ты ничего не понимаешь! – замахал на нее руками Иннокентий.

Но уже поднялся гвалт. Кто-то из молодых кандидатов громко свистнул. Остальные хохотали. И только Николай с ужасом смотрел на Иннокентия.

У того вдруг странно посерело лицо, потом он сделал несколько неуверенных шагов от досок с таблицами в сторону двери и, выронив указку, стал оседать на пол.

Так получилось, что Николай оказался рядом с ним первым и, сдвинув узел галстука, расстегнул ему пуговицы на рубашке. Он же и помогал переносить его в соседний кабинет на старинный кожаный диван. Он и вдувал ему по методике «рот в рот» воздух.

Иннокентия увезли на «скорой» с диагнозом «инфаркт». И кроме бедной жены в больнице после реанимации его опять же навещал только Николай.

Иннокентий плакал и просил прощения:

– Коль, я можно сказать, с Богом встретился! Прости, а, Коль!

– Да ладно, ладно, поправляйся лучше, – отмахивался Николай.

– Не, честно, Коль, прошу тебя по старой дружбе, не держи на меня зла!

«Хороша старая дружба!» – хотелось с горечью ответить Николаю, но он молчал и в общем-то все простил.

Директор был в те дни в Москве. А когда вернулся, вызвал Николая в кабинет.

– Ну, что вы там опять накуролесили? – В голосе его явно слышалось неудовольствие.

– Где? – удивился Николай.

– Где-где, – передразнил директор. – На ученом совете! Или вы еще где-нибудь отличились? Весь институт только про вас и рассказывает. Не могли раньше выступить? Обязательно надо было до ученого совета доводить?

– Я же в Беленцах…

Получалось, что он, Николай, еще и должен оправдываться за то, что у него стырили диссертацию.

– Знаю, что в Беленцах. Или там глухой лес, телефона нет? Я каждый месяц счета подписываю. Могли бы сигнализировать.

– Я не знал…

– Вы не знали, кто-то еще – тоже не знал или специально подставил. А как мне теперь быть? Увольнять его прикажете? Так у него инсульт.

– Инфаркт. Я только что от него из больницы…

– А вам-то зачем туда ходить? За сатисфакцией, что ли?

– Да нет, совсем наоборот. Мы с ним помирились. Я ему сказал, что все прощаю…

– Ну и как он там? Выкарабкается? Мне еще не хватает слуха, что мы на ученом совете людей затравливаем. Он же прямо у досок загремел, во время заседания?!

– Да…

– Вот вам и да. Снимать я его, пока он болеет, не буду, да и не имею права. А когда выздоровеет, сами с ним разбирайтесь. Я за каждым сотрудником ходить и подсматривать за его рабочими записями не могу. Откуда мне было знать, что он все это у вас передрал? Ну нашептывали иногда. Так мне столько за день нашептывают! Вы-то сами молчали. Могли хотя б намекнуть! Ладно, – закончил директор. – Я как раз пробил в Москве одну ставку ведущего, с сентября. Подпишу на вас приказ. Идите, работайте.

Иннокентий в больнице задержался надолго: инфаркт был обширным. Потом его перевели в санаторий. Из санатория вернули снова в больницу. Все те летние и осенние месяцы Николай по-прежнему был единственным из сотрудников, кто его навещал.

– Не противно вам ходить к этому идиоту? – спрашивал его кто-нибудь время от времени.

И Николай Николаевич в ответ лишь смущенно улыбался.

И снова Николаю позвонила секретарша директора.

– Николай Николаевич, дорогой!

Забавно все-таки, что теперь он для нее стал дорогим. Спустя время может превратиться и в брильянтового.

– Василий Григорьевич просит показать план приема господина Бэра.

План был расписан и отпечатан на компьютере. Николай вошел с ним к директору и увидел двух скромно сидящих в уголке на стульях молодых людей.

– А-а, Горюнов! – сказал директор так, словно не он три минуты назад его вызывал. – Очень кстати. Тут по твою душу пришли. – И он кивнул на посетителей. – Ну, вы пока побеседуйте, а я пройдусь по лабораториям.

Николай Николаевич еще не успел умом понять, что за люди его дожидаются, как уже напрягся. И не напрасно. Люди показали красные корочки. На фотографиях в форме они выглядели значительнее. Один был капитаном, другой – старшим лейтенантом.

– Вы давно из Ленинграда вернулись? – спросил капитан.