Экстрасенс

Пришла все та же молодая классная воспитательница, быстро нашла виновных и громко перед всем классом сказала им:

– Не обижайтесь, мальчики, но после уроков я вас оставляю мыть пол.

Двое наказанных молча согласились, а третий, Парамонов, неожиданно на весь класс произнес:

– Я-то не обижаюсь, а вы через три дня умрете.

Учительница приняла его слова как глупую мальчишескую шутку и рассказала о ней в учительской.

– Драть их некому, совсем распустились! – отозвалась пожилая завучиха. – Я давно говорю: эти наши новации до добра не доведут.

На самом деле, вводя новые методики, говорила она на педсоветах совсем противоположное. И эти ее слова в учительской тоже были приняты как шутка, которая забылась бы на другой день, вместе со злыми словами третьеклассника.

Однако еще через два дня, когда молодая учительница поднималась по темной лестнице в свою квартиру, на нее напали двое людей. Тяжелым разводным ключом они били ее по голове до тех пор, пока она не выпустила из рук сумочку.

Дома учительницу ждал муж-спортсмен и четырехгодовалая дочка, но она, умирающая, лежала на темной лестнице в нескольких метрах от собственной двери до тех пор, пока кто-то из соседей не споткнулся о ее тело.

Учительница скончалась по дороге в больницу. И на следующий день в учительской заговорили о страшных словах третьеклассника.

И хотя бригаде следователей, которая, вычислив быстро полутрезвых грабителей, накрыла их, было ясно, что между странноватым третьеклассником и убийцами нет никакой связи, даже и их потянуло побеседовать с малолетним пророком.

Беседа состоялась в учительской, никто из педагогического состава при ней не присутствовал. И уже через несколько минут любознательные оперы убедились, что школьник сам больше, чем остальные, напуган результатом своего пророчества. Потому что как раз эту учительницу он любил, а страшные слова, произнесенные три дня назад, вылетели сами собой, он даже не знал почему.

И все же пожилой завучихе никак было не назначить нового классного руководителя вместо погибшей учительницы. Каждый из учителей выставлял свои объяснения и причины, а получалось так, что ни один из них идти туда не желал. А Парамонов продолжал сидеть на уроках и не догадывался, что о нем теперь разговаривают не только в учительской, но и в домах учителей.

В двенадцать лет Парамонов пришел к однокласснику и увидел на столе затрепанную толстую книгу. «Белая и черная магия» – было написано на ее обложке старинными буквами.

– Это бабка читает, – объяснил одноклассник.

Парамонов открыл книгу, просто так, из любопытства, на странице десятой или двадцатой – не с самого начала, и немедленно стал читать дальше, потом вернулся к первой странице. Он увлекся так, что не видел ни приятеля, ни его квартиры. Иногда, как бы издалека, возникал недовольный приятельский голос.

– Заткнись! – дружелюбно отмахивался Парамонов и продолжал читать снова.

Наконец приятель вырвал у него книгу из-под носа.

– Дам я ее тебе читать! Бери ее с собой! – кричал приятель.

Только тогда он оглянулся и вспомнил, что вообще-то зашел к однокласснику, чтобы дальше идти с ним вместе на день рождения к другому приятелю.

На дне рождения он побыл чуть-чуть, потому что думал только о книге, завернутой в газету и лежавшей в прихожей. Крадучись он выбрался из шумной квартиры и всю дорогу до дому почти бежал с книгой за пазухой.

А дома, торопясь, читал всю ночь. На другой день, вернувшись из школы, снова начал ее читать. Уже внимательней, с самого начала. Дочитав до конца, стал перечитывать в третий раз.

С тех пор многие страницы этой книги он помнил наизусть.

Владлен Парамонов возвращался домой в мрачном настроении. Использовав все знакомства, ему удалось наконец устроить матушку в престижную клинику, которую в разговорах называли просто по номеру. Клиника номер сто двадцать два. Говорили, что прежде в ней лечили только секретных деятелей, связанных с оборонкой. И лечили по-настоящему, не то что в Свердловке.

Матушка у него была не так уж и стара – меньше шестидесяти пяти, но неожиданно случился Один инфаркт, потом второй. А теперь она почти перестала выходить из дому. А если куда направлялась, то едва ли не через каждый шаг хваталась одной рукой за стену дома, другой за сердце и Принимала нитроглицерин.

– Пока не поздно, надо делать коронарное шунтирование, ельцинскую операцию, – еще полгода назад сказал ему кардиолог-профессор в другой больнице.

Но то была обычная городская больница. Имени Ленина. Осталось у нее это имя или сняли его, он толком не разобрался. Однако врачам в общедоступных больницах он не верил. И потому стал искать ходы в престижную.

Однако и здешний профессор сказал то же самое.

– Операция очень дорогая. Если вы в силах заплатить двадцать тысяч, то ее можно сделать без очереди. Но у вас, как я понимаю, таких денег нет.

Профессор был крупным рыжеватым человеком с огромными ручищами. И Владлен представлял, как этими ручищами он роется внутри грудной клетки, перешивает сердца, подшивает клапаны.

Говорил он сочувственно и так, словно у него была одна-единственная больная – матушка Владлена.

– Нужно поставить ее на очередь, однако она у нас очень большая, года на четыре. И я боюсь, что ваша мама не дотянет. Есть третий вариант: вы вносите только часть суммы – пять тысяч. Это – на покупку специальных лекарств. Все остальное мы делаем бесплатно. Тогда операция возможна через год. А год, я думаю, ваша мама сможет прожить.

– Я подумаю, – ответил Владлен.

– Поймите, мы себе ничего не оставляем. Я почти каждый день говорю с родственниками, и каждый раз мне стыдно. Рады бы делать только бесплатно, но государство нас не финансирует. Или вовсе отказывайся от операций, или вот так, как мы.

– Я подумаю, – повторил Владлен.

– Сердце мы ей подтянем насколько возможно и недели через две выпишем.

Войдя в подъезд, Владлен сразу сунулся в железный почтовый ящик квартиры, где жила их лестничная телезвезда Костикова. Там лежал лоскуток бумаги с одним словом: