Страница 43 из 246
Сознание мутилось, а тело не слушалось. Хотелось умереть прямо здесь. Ничего не видеть и не слышать, не чувствовать и не думать. Лишь бы не быть, не ощущать укоризненного молчания каменных истуканов… Они приближались… со всех сторон… они искали, они охотились, им нужна была жертва. Живая. Он.
Следующие три статуи он расстрелял издалека — истратил кучу патронов, но проложил себе безопасный путь. Хрупкие создания разлетались под пулями каменной крошкой и исчезали в непроглядной, медленно оседающей пыли. На четвертой статуе пистолет лишь издал металлический «клац» и замолчал. Обойма была безнадежно пуста.
Превозмогая себя и не отрывая напряженного взгляда от невзрачной, невысокой фигуры, Иван вновь пробирался «по стеночке». Вблизи тщедушная фигура оказалась стариком в ободранной, превратившейся в хлам одежде — длинном дырявом балахоне, оканчивавшемся внушительным капюшоном, полностью скрывающим лицо. Непонятно было, есть ли хоть что-нибудь за кромешной темнотой. Дозорный не знал, почему решил, что перед ним именно старик, — возможно потому, что тот держал в руках кривой толстый посох, больше подобающий пожилым людям.
В лучах аварийного освещения казалось, что длинный, свободный плащ постоянно находится в движении, колеблется на несуществующем ветру. А бесформенный провал капюшона — неотрывно следит за Иваном, незаметно поворачиваясь ему вслед.
Окончательно нервы измученного Мальгина сдали, когда дорогу перегородили сразу пять или шесть истуканов, наряженных в одежду простых караванщиков, причем подземных. Гражданская одежда и никакой защиты, лишь неизменные противогазы на лицах. Они смотрели и ждали…
Иван сел на холодный пол и заплакал без слез. Опустошенные глаза больше не рождали соленую влагу, и от этого было только тяжелей. Его грудь содрогалась, а все тело била жестокая дрожь. Сил не оставалось совсем. Ни надежды, ни желания бороться, ни-че-го. Пустота, которая победила.
Но он все же встал и, не чувствуя рук и ног, да и вообще самого себя, прошел, продрался сквозь плотно сомкнутые ряды страшных созданий. Они хватали его, цеплялись мертвыми пальцами и рассыпались в прах. А Иван шел — это был его последний бросок, за которым либо смерть и забытье, либо…
Мерцание участилось, и освещение уподобилось стробоскопу. Вспышки режущего красного цвета становились все ярче и сменяли друг друга со все нарастающей скоростью. Рябь во вновь зрячих глазах стала невыносимой, и Ваня прикрыл их. Однако темноты не было: стены вокруг исчезли, и юноша оказался посреди освещенной мягким и ласкающим солнцем лужайки. Он сидел в деревянной беседке, столько раз виденной на старой, утерявшей цвет фотографии, а напротив него… дед, улыбающийся и спокойный. Только Иван все равно почувствовал его тревогу.
— Я буду с тобой в этот час, — сказал дед. Немного печально, но чувствовалась в голосе и упрямая решительность, и уверенность готового ко всему человека. Отвага обреченного.
— Почему я вижу тебя?
— Потому что хочешь видеть.
Лужайка исчезла. Пространство вновь сузилось до узкого коридора, солнце превратилось в пульсирующий кроваво-красный светильник. Вот только на душе все равно стало легче. — Злое, гнетущее, невыносимое одиночество отступило, а с ним, пусть ненадолго, ушел и страх. Иван не пытался обмануть себя — передышка будет короткой, но в ушах звучало: «Я буду с тобой», значит, еще ничего не кончилось и поход продолжается. Они больше не унизят Ивана Мальгина, не дождутся его слез, не увидят выброшенного белого флага.
— Ну! Давай своих истуканов! — крикнул дозорный, обращаясь неизвестно к кому. — Всех давай сюда, кто еще остался!
Туннели безмолвствовали, то ли игнорируя наглеца, то ли молча насмехаясь над его бравадой и готовя новые испытания для юного воина.
Постепенно боковые стены расширялись, коридоры становились просторнее, а сводчатые потолки — выше. Надоедливый «стробоскоп» сменился уютным желтым свечением, производимым привычными на вид метровыми фонарями, распространенными и на Ботанической станции.
Исчезла и тишина — за спиной послышались чьи-то осторожные шаги. Мальгин, холодея, обернулся. Прямо на него шел вооруженный автоматом человек в камуфляжной форме. На голове его был ярко-синий берет десантника, но бледное, морщинистое лицо оставалось открытым! Походка военного выдавала напряженную сосредоточенность: он двигался очень медленно, ежесекундно замирая и оглядываясь по сторонам. И при этом на обомлевшего Ивана сталкер упорно не обращал внимания, глядя сквозь него. Когда людей разделяло не более двух метров, странный человек вновь остановился и с недоуменным выражением уставился на портативный дозиметр. Наконец десантник оторвал взгляд от прибора и в сердцах выругался. По его губам дозорный без труда распознал смысл короткого, но на редкость нецензурного выражения. Однако ни единого звука Иван так и не услышал! Сталкер вообще двигался абсолютно бесшумно, за исключением резкого шороха шагов.
— Привидение… — Помимо собственной воли юноша произнес пугающее слово вслух. Призрачный гость, как ни в чем не бывало, продолжил собственный путь, легко пройдя сквозь Мальгина, и тут же исчез за поворотом. Ваня, превозмогая суеверный страх, последовал за ним, и, естественно, за ближайшим углом никого не оказалось. Просто не могло оказаться. Привидения (дед свойски называл их «привидяшками») существовали в виде проекций в небольших замкнутых пространствах, редко превышающих несколько десятков квадратных метров. Одна из таких аномалий жила в туннеле близ Ботанической, и молодежь частенько бегала туда «смотреть кино». Старшее поколение это увлечение по каким-то причинам не поддерживало, зато и другим не мешало. Между собой взрослые называли привидение «прибытием поезда», а один сильно умничающий и мало кем любимый мужичок всех еще и уточнял: «на вокзал Ла-Сьюта». На самом деле, в привиденческом кино призрачный поезд никуда, а тем более на вокзал с дурацким названием, не прибывал — он пулей проносился по туннелю и так же стремительно исчезал, а весь его путь занимал не более тридцати метров. Видеть поезд можно было каждый день в одно и то же время, шутливо называемое «сеансом». Впрочем, знаменитый всезнайка по прозвищу Живчик утверждал, что есть и другой поезд, появляющийся гораздо реже и в совершенно непредсказуемое время. Все отличие между привидениями состояло в том, что «ежедневный» поезд стучал колесами по рельсам, а мифический «редкий» перемещался совершенно бесшумно, лишь громко сигналя перед самым своим исчезновением.
По рассказам сталкеров, встречались и другие привидения, особенно ими грешили некоторые зоны на поверхности. Самая знаменитая из них, «Черный тюльпан», долгое время оставалась любимым местом сборища бывших десантников, спецназовцев и еще каких-то непонятных «чеченцев» с «афганцами». Как говорил дядя Коля, козырявший наколками «ВДВ» и протертой во всех местах тельняшкой: «Каждый мужик обязан хоть раз в жизни посетить „Тюльпан“ и у памятника оставить патрон, а лучше несколько — в честь настоящих героев». Когда Большое метро погибло, а Ботаническая оказалась отрезана от «Черного тюльпана», Николай Егорович долго маялся и переживал, каждый год в самом начале августа рвался туда и однажды все-таки ушел. Понятное дело, назад он не вернулся…
Впрочем, сами привидения людям вреда не причиняли и слыли абсолютно безобидными. Пощекотать же нервы сценками древней жизни обожали многие, ведь подземная жизнь небогата на развлечения…
Вид призрачного десантника, совсем не похожего на внезапно вспомнившегося дядю Колю, радости Ивану не доставил и, вопреки очевидной безвредности, даже напугал. В отличие от поезда, существующего лишь жалкие секунды, тот казался таким реальным и настоящим, что по спине юного дозорного пробежали мурашки. Если дать волю фантазии, можно представить, как неведомый человек…
Послышавшиеся из туннеля голоса прервали размышления Ивана: навстречу ему, неслышно ступая, шла пожилая пара — сильно хромающий сухонький старичок и тучная пожилая женщина, забавно переваливающаяся при ходьбе из стороны в сторону.