Голоса выжженных земель

На контакт тюремщики не шли, на расспросы не реагировали. И очень скоро девушка вновь осталась в темноте и одиночестве.

Она любила темноту – та была незаменимой помощницей во многих делах, уважала и одиночество – общество требовалось ей не так уж и часто и лишь для удовлетворения «па́рных» потребностей. Минуты и дни, проведенные наедине с собой, совсем не пугали Лю, она умела наслаждаться тишиной, ценила редкое, неизменно ускользающее спокойствие. Мало кто, зная ее бешеный темперамент, мог заподозрить девушку в меланхолии, но ведь и она ни перед кем не раскрывалась, не было в том необходимости.

Жаль, что нынешнее затишье предвещает бурю и отнюдь не располагает к самосозерцанию и медитации. Впереди допросы, пытки и неминуемая казнь. Не лучший фон для исцеляющей душу рефлексии.

Летиция дремала в чудовищно неудобной сидячей позе, когда дверь в ее камеру отворилась, прорезав в местной темени широкий сектор ярко-желтого света. В другое время свет мог считаться блеклым и немощным, как и лампа, что породила его в электрических муках, – но только не для Лю, много часов проведшей в искусственной ночи.

Пришельцев было трое, но выделялся из них высокий – на голову выше остальных, широкоплечий мужчина, с фонариком в руках. Он направил луч на Летицию, но без лишнего изуверства, светя не в глаза, а чуть в сторону.

– Вот она какая, гроза бандитов и всей организованной преступности севера! – у высокого оказался сильный, чуть насмешливый голос. – Хрупковата только на вид… Вы ее зачем так повязали, девчонки испугались?

– Наше дело маленькое, – с заметным уральским говорком пробасил один из сопровождавших. – Нас упредили, мол, изворотлива девка и дюже опасна, к тому же гипнозу обучена, значит, должна, так сказать, на цепи сидеть, аки мутант. Лучше, гражданин Кузнецов, перебдеть, чем недобдеть!

– Ох уж мне эти бдуны-перебдуны, – гражданин Кузнецов склонился над девушкой. – Если освобожу, буянить не будешь?

Лю с готовностью мотнула головой. Тело затекло, рук и ног под веревками она давно уже не чувствовала, тут бы живу быть… А «буянство» – это потом, когда форма вернется.

– Я не бандит, твоей специализации не соответствую, – с усмешкой предупредил Кузнецов и ловко перерезал веревки, за что тут же заслужил громкий, нецензурный укор:

– Та что ж вы делаете, гражданин хороший, почто добро казенное на лоскуты изводите?!

– Веревки пожалели? – высокий удивился, но тут же пошел в атаку. – Я вам столько бабла отсыпал за поимку худосочной, совершенно безобидной девчушки, а вы меня копеечной веревкой попрекаете?

– Ни фига се безобидная! – теперь удивился прижимистый мужичок, а его молчавший до сих пор коллега раскатисто заржал. – Вот вы, донские, даете! Ента убивица шестерых бандитских бугаев к херам отправила, да еще полюбовницу свою не пожалела! Бе-зо-бид-ная, ха!

– Полюбовницу? – Кузнецов вновь повернулся к Лю, которая, воспользовавшись руганью врагов, усиленно разминала затекшие мышцы, и с куда более живым интересом уставился на нее. – Обожаю интимности и непристойности… Сама по пути расскажешь или дашь мужикам все переврать?

– По пути куда? – голос, черт его побери, предательски дрожал.

Кузнецов нахмурился и ответил не сразу. Летиция воспользовалась паузой, чтобы рассмотреть его поподробней. Любопытное лицо, красивые, правильные черты (чересчур правильные на вкус Лю, она не любила такую правильность, лишенную видимых изъянов), умный взгляд смешливых, но умеющих быть жестокими глаз, волевой подбородок, широкий открытый лоб, аккуратно подстриженные, чистые волосы. Хорошо известный ей тип людей – бабник, смазливый на мордашку, но без всякой женственности и избалованности, на которые так ведутся молодые дурочки. Впрочем, и не мачо: здоровый, фигуру блюдет, однако на себя не дрочит, шаловливым нарциссизмом не страдает. Вся опасность в глазах! Цепкие, внимательные, прошивают насквозь, как рентгеновские лучи! «Держись, Лю, непростой это товарищ, очень непростой».

– Вот в пути маршрут и обсудим, – наконец сказал он и протянул ей руку. – Меня Александром кличут, но для красивых девушек – а ты вроде красивая, хотя в этой темени наверняка утверждать не берусь, – Саша.

Чего-чего, а рукопожатий от пленивших ее негодяев Летиция ждала менее всего. И потому, протянув в ответ свою изящную, хрупкую кисть, растерянно ляпнула:

– Лю… в смысле, Айшвария.

– Так Лю или нечто индийское, трудно произносимое, на букву «Ай»? – Александр осторожно сжал ее ладонь и не спешил отпускать. Девушка запираться не стала и сдалась без боя:

– Пусть будет нечто корейско-китайское на букву «Лю».

Кузнецов улыбнулся. Улыбка у него была хорошая: белозубая, широкая, такую в подземном мире не часто встретишь.

– Я с удовольствием соврал бы, что имя очаровательное, да только восток не очаровывал меня никогда. Больно хитрожопые граждане проживали в тех краях. Жестокие, вероломные и подлючие, так что имя в актив тебе не идет, настораживает только.

Летиция пожала плечами. Настораживает и настораживает, ей-то какое дело.

– Так, что с полюбовницей? Мы не хиппи, мы не панки, мы девчонки-лесбиянки?

– Про хиппи и панки не скажу, слов таких не знаю, но с лесбиянками точно мимо. Легкое би ориентации не помеха, – вяло, без эмоций возразила Летиция. Будет она перед всякими оправдываться!

– Ты какой-то не такой, писю трогаешь губой, – продекламировал Кузнецов малохудожественный стих и, так и не выпустив девичьей руки, закатал ей рукав до локтя и теперь внимательно при свете фонарика изучал вены. – Кажись, не наркоша… Значит, подружимся. По мне все одно, лесба, «бисячка», идейная гетера – лишь бы на дряни не сидела. Эти конченые, таких на цепь, в намордник и под жопу – с глаз долой.

– Не желает ли милая барышня устроить полуночный променад под сенью туннельных сводов? – осмотрев вторую руку, Александр подхватил несопротивляющуюся Лю под локоток и потащил прочь из комнаты. За дверью оказалось небольшое помещение, по размерам чуть больше покинутой камеры, зато гораздо лучше освещенное. Здесь горело аж три лампы: под потолком, на стене в дальнем углу и над еще одной дверью, ведущей неизвестно куда.

– Вещи девочки, – Александр обращался к хмурым уральским мужикам. – Я заберу их.

Мужики быстро переглянулись, молчаливый недовольно пробубнил:

– Мы так не договаривались.

– Мы и по-другому не договаривались, – глаза Кузнецова угрожающе сузились, взгляд посуровел и теперь ничего хорошего не обещал. Ничего и никому. – Я забираю девочку и ее походную «косметичку».

Один из тюремщиков вынул из железного шкафа, что стоял у ближней стены, рюкзак Летиции и зло бросил Кузнецову:

– Не подавитесь, господин хороший.

– Что у тебя здесь было? – короткий взгляд на Лю.

– Шмотки, бабские причиндалы, два «Стрижа», патроны к ним, взрывчатка и самопальная граната метрошного производства.

Мужчина по-деловому залез в чужой вещмешок, пошуровал в нем с минуту, не особо беспокоясь о том, что вещи когда-то были уложены заботливо и аккуратно.

– Здесь уже до меня покопались, – словно угадав мысли Летиции, объяснил он. И тут же укоризненно воззрился на примолкших тюремщиков.

– Все, что нажито непростым женским трудом: пистолет «Стриж», отечественный, одна штука, патроны к нему в неустановленном количестве, граната ручная, местного производства, одна штука – где все это, граждане? Будем писать про́токол, составлять акт о недостаче вверенного имущества? Усушка, утряска, естественная убыль, так было дело, да, милостивые господари? Что я вижу, голубые воришки на службе местного правопорядка!

– Сам ты… голубой… – окрысился молчаливый. Но увесистый сверток, спрятанный у него за пазухой, с явной неохотой сдал, бросив в раскрытый рюкзак.

Александр продемонстрировал девушке содержимое свертка: пистолет, два магазина к нему и граната, по виду напоминающая консервную банку.

– Гражданка потерпевшая, все ли на месте, или будем вызывать понятых?