Страница 1 из 30
КНИГА ПЕРВАЯ
НА ЧУЖОМ БЕРЕГУ
Часть первая
МОРСКОЙ ДОМ
Далеко-далеко, над самым сердцем океана, в ночной тьме закручивался облачный водоворот. Половину населенного мира покрывала его непогожая сень. По краям ласкал землю тихий весенний дождь, дарующий плодородие полям. Ближе к середине гремели грозы, проносился порывистый ветер. А над Западным морем клубилась косматая тьма.
От горизонта и до горизонта пировал бешеный вихрь, и оскаленное море сотрясало береговые кручи. Ветер гнул сосны и ворошил земляные крыши домов.
Вдали от берега под летящими тучами одна за другой катились черные горы.
Ветер срывал тяжелые гребни и нес их прочь, и трудно было понять, где кончалась вода и начиналось небо.
Вдали от берега погибал корабль. Буря разорвала его парус, расшатала деревянные члены. Волны перебрасывали одна другой разваливавшийся, переставший сопротивляться остов.
Между палубными досками сочилась вода. Соленая сырость пропитывала свернутые ткани, обволакивала бочки с зерном и мукой. Деревянные борта скрипели и прогибались. За ревом ветра не было слышно, как глубоко в темном трюме корабля стучал о крепкую дверь тяжелый висячий замок.
За дверью сидела молодая девчонка, купленная в городе Ладоге на невольничьем торгу.
Уже целую вечность ее мотало туда-сюда по зыбкому осклизлому полу.
Очередная волна цепко хватала корабль — конец! Темное дно и бородатый морской дед — отпустит ли русалкой по озерам, по чистым речкам возвратиться домой? Было или не было — выплывало из-за лесов прохладное светлое утро, и она босиком выбегала из родительского дома в родном Кременце… Были же у нее когда-то и мать, и отец, и смешные младшие сестренки, и… прощай, родимый, вспоминай свою суженую, другая разует тебе резвые ноженьки в святую купальскую ночь, не поминай лихом — прощай!
Но корабль с предсмертными стонами карабкался на волну, сбрасывая с палубы потоки воды. Иногда до слуха невольницы долетали проклятия и команды, обрывки молитв. Вот мимо закутка торопливо зашлепали мокрые сапоги, послышался негромкий металлический звон.
Девчонка вскочила на ноги, что было мочи забарабанила в толстую дверь:
— Отворите!
Вещее чутье подсказало ей — вот сейчас корабль будет покинут. Быть может, это камни ощерили впереди вечно голодные зубы. Или пучина расступилась перед носом корабля. Или просто не было больше надежды спасти купленное добро…
Новая волна повалила судно набок, отбрасывая ее от двери. Она вскочила и кинулась обратно.
— Отворите!
Но корабельщикам было не до нее. Вскоре лодка отвалила от борта и тут же исчезла в кипевшей темноте. Судорога корабля снова швырнула девчонку на пол, и она больше не пыталась подняться.
Теперь стеречь ее было некому. А может быть, ее намеренно оставили здесь — умилостивить морского деда? Высоко наверху хрустнула мачта, словно кость, переломленная ударом. Море протянуло из-под двери холодные пальцы. Толстая коса сперва поплыла, но скоро отяжелела, набрякла…
Рассвет ненадолго разогнал тучи, и вздыбленные спины волн утратили жуткую черноту. Зелено-розовые, размежеванные прозрачными тенями, они гряда за грядой надвигались на остров и бешено вскипали у подножия скал. Сверху было хорошо видно, как они налетали на камни, медленно рушились навзничь и тотчас же с ревом восставали для новой схватки…
Благосклонные Боги создали мир наподобие жилого двора. С той только разницей, что вместо забора его ограждала беспредельная океанская ширь. Рано или поздно люди пересекут и ее. Ибо нет такой ограды, за которую человек не попытался бы заглянуть.
Но тем мореходам еще предстояло родиться.
Неистовый ветер рвал кожаный плащ, разглаживал жесткую бороду, нес за плечи длинную гриву волос, не то седых, не то от рождения белесых. Голубые глаза, почти не щурясь, обшаривали утренний горизонт. Ветер и человек были давнишними друзьями. Олав кормщик, по прозвищу Можжевельник, родился на корабле. На том самом, что стоял на якоре в бухте, под защитой скал.
В давно минувшие времена волны выгрызли у острова середину и, словно удовлетворившись, навсегда утихли в отвоеванной бухте. Самому жестокому шторму не удавалось вкатить сюда тяжелую зыбь. Корабль отдыхал.
Это была боевая лодья — длинный, хищно вытянутый черный корабль с высоко поднятыми носом и кормой. Такой корабль, стремительно бегущий по морю, назывался «дрэки» — дракон. Жители южных земель, привыкшие бояться полосатого паруса, со страху переиначили: драккар. Во время походов форштевень корабля украшали резной мордой чудовища — на страх недругам и всяким злым силам, таящимся в морской глубине. Но теперь дракон был снят и убран под палубу.
Негоже пугать духов гостеприимного островка.
Олав кормщик сын Сигвата гордился своим кораблем и любил его. Корабль — это дом, это богатство, это преданный друг. Не всякий рождается на палубе, но для многих боевой корабль становится еще и могилой. И нет могилы почетней.
Весь вчерашний день и половину ночи викинги боролись со штормом.
Разъяренные волны врывались на палубу, окатывая гребцов и грозя унести за борт.
Люди сидели по двое на весло, привязавшись к скамьям, и работали не жалея сил.
Впрочем, они знали свой драккар и не боялись, что море сумеет с ним справиться.
Так и вышло: в конце концов Олав разыскал в море этот островок и направил корабль в бухту, ориентируясь по гремевшему во мраке прибою. Он знал, что здесь всегда можно укрыться.
Бросив якорь, мореходы спустили мачту, закрыли затычками гребные люки и натянули над палубой кожаный шатер. Большинство воинов спало еще и сейчас.
Олав спустился вниз и пошел по прибрежным камням к кораблю.
Возле сходней стоял один из викингов и умывался, раздевшись до пояса.
— Ветер отходит, Халльгрим хевдинг, — сказал ему Олав. — Буря начинает стихать.
Халльгрим хевдинг, то есть вождь, был суровым великаном тридцати трех зим от роду. Вершинная пора жизни, которую он не успел еще миновать… Но выглядел он старше, как все, кто избрал своим домом палубу боевого корабля. И уж если он повышал голос, отдавая команды, то этого голоса не мог заглушить никакой ураган.