Страница 11 из 18
Я снова села на стул у постели больного, чтобы наблюдать за его состоянием. Он повернул лицо на звук моего голоса, хотя глаза его оставались закрытыми – и я бы предпочла, чтобы так и было впредь.
– Мэри, – пробормотал он.
Имя гораздо более распространенное, чем Пенелопа, и я с удовольствием поразмышляла об этом. В этот раз Ирен, наш Пинкертон в юбке, пошла по абсолютно ложному пути.
– Малышка Мэри, – снова повторил больной, разбудив во мне симпатию, потому что речь явно шла о ребенке. – И Аллегра.
Это имя заставило меня выпрямиться. Аллегра Тёрнпенни являлась одной из моих воспитанниц, когда я в последний раз служила гувернанткой десять лет назад, в конце семидесятых, а Мэри Форсайт была одной из ее маленьких подруг, которая приходила в их дом на Беркли-сквер!
– И мисс Хаксли, – невнятно продолжил он, но, к счастью, Ирен отсутствовала и ничего не слышала. – Беркли-сквер.
И вдруг я все поняла! Я наклонилась вперед, изучая изменившиеся черты и ища следы первоначального чрезвычайно веселого нрава. Ничего похожего. И все же я была благодарна Ирен за предусмотрительно предложенное мне «уединение».
Где-то глубоко под иссушенной южным солнцем маской прятались черты лица молодого дяди моих подопечных, мистера Эмерсона Стенхоупа, который так легко и непринужденно отправился на войну в своей ослепительной красной форме. Однажды он устроил сюрприз, присоединившись к нашей игре в жмурки в классной комнате, что тронуло мое наивное сердце неистребимой и весьма смелой надеждой на внимание того, кто гораздо выше меня по положению.
Дверь в комнату слегка приоткрылась. Я подскочила, будто меня застали за кражей носовых платков. Из коридора в комнату просочилась черная тень. Люцифер прошествовал по постели больного, а затем перебрался ко мне на колени. Впервые я не чувствовала необходимости сразу же сбросить наглое животное и позволила ему свернуться калачиком, урча и ритмично выпуская когти в ворс моей чистошерстяной юбки. Я зарылась пальцами в его пушистую шубку, как в муфту, и вскоре почувствовала, как по рукам разливается тепло, а потрясение переходит в некое оцепенение.
Я по-прежнему была в том же состоянии, когда через полтора часа в комнату зашел Годфри.
– Все хорошо? – спросил он.
– Он вел себя спокойно, – ответила я, подхватив спящего кота и выскальзывая из комнаты.
Даже если Годфри заметил нечто странное в моем поведении и посмотрел мне вслед, я предпочла не оглядываться.
Глава седьмая
Преднамеренная смерть
– Как прошло вчера твое дежурство? – спросил меня Годфри своим деловым баритоном во время завтрака на следующее утро. Он взял со стола маленькую стеклянную банку: – Будешь джем?
– Вполне спокойно, – ответила я, беря предложенный джем. – А как тебе сегодняшние колбаски?
– Отлично, – сказал он. – Значит, с пациентом не было хлопот?
– Никаких. Спал как ягненок. Хочешь ветчины?
– Нет, спасибо.
– А во время твоего дежурства больной как-нибудь проявил себя?
Годфри покачал своей темноволосой красивой головой чуть ли не с сожалением:
– Никак. Даже не произносил твоего имени.
– Какое разочарование. У нас есть мед? Ага, спасибо. А Ирен… Она упоминала что-нибудь важное, когда вернулась после своего дежурства?
Годфри помедлил, намазывая на круассан слой светлого, сладкого деревенского масла.
– Было довольно поздно. Помимо твоего загадочного джентльмена у нас нашлись и другие… э-э… темы для обсуждения.
– Неужели? Не могу вообразить, чтобы Ирен отвлекалась на другие дела, когда у нее такая тайна в руках.
Годфри пожал плечами, руководствуясь мужской скромностью:
– Она просто устала, ухаживая за больным в столь позднее время.
– И не говорила ни о каких бредовых откровениях?
– Она упоминала бред, но не откровения, – наконец произнес Годфри неуверенно, как человек, говорящий чистую правду, но подразумевающий нечто совсем иное.
– Значит, ночь выдалась совсем непродуктивной, – подытожила я, как можно деликатнее откусывая намазанную джемом булочку. Мне не нравится вкус французской выпечки, которую легковерные сильно переоценивают; приходится перебивать его сладкими добавками.
– Я бы не сказала, что ночь выдалась непродуктивной. – Ирен появилась в маленькой столовой для завтраков в светлом кружевном пеньюаре; ее каштановые с красноватым отливом волосы рассыпались по плечам.
Кажется, в течение тех многих лет, что я фиксирую приключения Ирен – или, вернее, переношу на бумагу собственные приключения в компании Ирен, – описания цветовой гаммы ее внешности получаются совершенно разными. По какой-то раздражающей меня причине точный оттенок волос Ирен и даже цвет глаз меняются в зависимости от часа дня, тона одежды и спектра ее настроения. Она не только талантливая актриса, но и настоящий хамелеон, который благодаря игре света превращается то в шатенку, то в брюнетку. Ее очи могут похвастать восхитительной загадочностью камня «тигровый глаз»: цвет радужки то смягчается до медового янтаря, то темнеет до крепчайшего черного кофе, когда зрачки расширяются от возбуждения.
Тем не менее в тот веселый зеленый июньский день в Нёйи Ирен представляла собой ходячую палитру осенних цветов тех же теплых оттенков, что и хорошо заваренный чай.
Она взяла чашку кофе, которую мгновенно подала ей Софи, добавила туда немного густых сливок и небрежно размешала напиток первым попавшимся столовым прибором – вилкой. Если бы европейские оперные дивы могли видеть, как Ирен ест все, что пожелает, они не ограничились бы подсыпанием толченого стекла в ее банку румян – подобное случилось однажды в ее костюмерной в «Ла Скала».
– Ну, мои дорогие, – Ирен радостно смотрела то на Годфри, то на меня, пытаясь определить настроение обоих, – вы сравнили свои впечатления о состоянии нашего пациента? Что скажете?
– Что ты совсем не похожа на человека, который бодрствовал половину ночи, – язвительно ответила я. Сама я почти совсем не спала от переживаний, после того как сбежала из комнаты больного и ковырялась в последовавшем за тем обеде под пристальным испытующим взглядом подруги.
Ирен улыбнулась:
– О, я провела без сна больше половины ночи, Нелл, но, в отличие от тебя, мне не пришлось беспокоиться о признаниях, которые должны последовать утром.
– Каких признаниях?
– Можешь начинать, – предложила она, отпивая обжигающий кофе с настоящей американской лихостью. – Раскрой нам тайну личности загорелого героя наверху.
– Почему ты решила, что Нелл его знает? – встрял Годфри.
– Почему ты называешь его героем? – одновременно спросила я.
Ее глаза сверкнули, и она поочередно оглядела нас с Годфри:
– Надо же, а мы раздражительны в это чудное утро. Я отвечу на ваши вопросы: Нелл и раньше знала этого мужчину, Годфри; она просто не могла его вспомнить до прошлого вечера. – Потом Ирен повернулась ко мне: – А что касается его геройства, то я нашла медаль, спрятанную у него в ботинке. Что ты скажешь на это?
Я отпила чаю, который остыл до чуть теплой мятной жижи:
– Какое облегчение, что у него хотя бы есть ботинки.
Ирен рассмеялась в полном восторге:
– Ты прекрасно справляешься с задачей, изображая непонимание, но по твоему поведению прошлым вечером я с уверенностью могу сказать, что тебя что-то взволновало. И разумеется, только прояснение личности больного заставило бы тебя побледнеть до оттенка белой гвоздики.
– Полагаю, он раскрыл тебе правду, когда ты бодрствовала у его постели прошлой ночью?
– Увы, нет. Он был столь же раздражающе неразговорчив на эту тему, как и ты сегодня.
– Возможно, это заговор, – предположил Годфри, – между нашей Нелл и таинственным незнакомцем с Востока.
– Вы парочка бесчувственных варваров, – заявила я, – раз проявляете такое любопытство в отношении человека, который, возможно, умирает от загадочным образом введенного яда.
– В шляпной булавке нет ничего загадочного, Нелл, – возразила Ирен. – И думаю, что яд, который был на ней, не смертелен для конкретно этой жертвы. Кроме того, – беспечно добавила она, стряхивая с салфетки крошки от выпечки, – ночью жар спал, и я надеюсь, сегодня утром наш гость будет в полном сознании.