Страница 5 из 53
— Мисс Эберхардт, такие слова, как «подъелдыкнуть» и «протыриться», относятся к низкой лексике. Можно выражать свои мысли естественно, без экивоков, не прибегая к жаргонизмам.
— Очень вам благодарна, мистер Фиш, — с этими словами мисс Эберхардт отбыла: мистер Фиш вернул ей дневник жестом, означавшим, что консультация окончена.
Трудно объяснить, почему впоследствии мистер Фиш не вспоминал об этом эпизоде. Наверное, заботы личного характера так занимали его мысли, что у него просто не оставалось времени ни на что другое. Разумеется, эпизод этот ему был неприятен. Тем не менее особо сильных чувств он у него не вызвал.
Через два дня мистеру Фишу предстояло дать урок морякам; предполагалось, что основой для классной работы послужит текст из учебника, предназначенного специально для моряков. В этот день он намеревался обсудить эссе Луиса Адамика, посвященное иммиграции в Америку. Эссе — как нельзя более кстати — называлось «Плимутский камень и Эллис-Айленд[4]», и суть его, обложеная множеством оговорок, сводилась к тому, что сильной и славной Америку сделал труд иммигрантов, ее приятие людских различий, разнообразие влившихся в нее национальных потоков. Америка — надежда мира, писал Адамик, прежде всего потому, что она соединила представителей самых разных наций, благодаря чему родилась всеобщая культура, культура общечеловеческая, дотоле неведомая миру. Вот в чем и американская мечта, и американская традиция. Адамик конкретизировал свои доводы: он говорил о немцах, евреях и неграх как о народах, которые могут особо пострадать от расовых предрассудков, от ненависти тех, кто отличен от них. И хотя немецкий народ произвел Гитлера, замечал Адамик, он произвел и Томаса Манна.
По дороге на урок мистер Фиш обдумывал эссе. Разумеется, оно вызывало в памяти и разговор с мисс Эберхардт, и дискуссию с моряками о негритянском вопросе. Он решил бегло обозреть эссе и не допустить, чтобы урок перешел в спор, который ничего не даст, только предоставит морякам возможность высказать самые мракобесные воззрения.
Тем не менее, так как у мистера Фиша вошло в привычку выражать несогласие с предписанными текстами — был у него такой прием, — он сам не заметил, как принялся критиковать Адамика. Приему этому он придавал большое значение и часто напоминал студентам, что печатное слово нельзя принимать на веру, не подвергнув предварительно самому тщательному анализу. После того как путем умело поставленных вопросов ему удалось подытожить доводы Адамика, он сказал:
— Все, о чем говорил Адамик, правда, но не вся правда: не следует забывать — хотя Америка всегда была страной свободы, она была также и страной травли ведьм и судов Линча, страной гонений, страной, где любой человек опасался оказаться чужаком или опасался чужака. Все так, однако это ни в коей мере не отрицает положений Адамика и не противоречит им. Америка была страной свободы и страной гонений с того самого дня, когда в Сейлеме сожгли ведьм[5], и вплоть до того дня, когда месяц тому назад случились расовые беспорядки в Детройте или, скажем, майские беспорядки в Лос-Анджелесе, когда моряки поколотили местных пижонов. Такие беспорядки, беспорядки подобного толка не могли бы случиться, не будь наша страна и страной свободы.
Оттого что преподаватель разнес эссе, жуковатый мистер Мерфи раззадорился: он тоже разошелся во взглядах с Адамиком.
— Взять хотя бы евреев, сэр, — сказал мистер Мерфи. — Вот Адамик утверждает, что «во многих частях нашей страны (он читал по книге) евреи склонны утаивать свои таланты и держаться особняком». Это неправда. Но не в том суть, просто в большинстве евреев что-то не то. Кое-кто из них вроде бы ничего. А вот о большинстве такого не скажешь. Знаю по личному опыту: мне довелось работать на двоих-троих…
В классе мистера Фиша было три еврея, и он заметил, как на них подействовали слова мистера Мерфи. Один из них сделал вид, что углубился в учебник, другой сильно побледнел. Третий безразлично уставился на доску, но что тот чувствует, мистер Фиш определить не смог: он глянул на него лишь мельком. Однако мертвенно-бледное лицо одного из моряков не позволило мистеру Фишу промолчать: впрочем, не исключено, что его побудила говорить причина более глубокая, которой он сам не сознавал; не исключено, впрочем, что в этот день он был в ударе и рвался в бой; не исключено также, что у него гвоздем в мозгу засела запись в дневнике мисс Эберхардт.
— Вы сказали, — обратился он к жуковатому Мерфи, — что по личному опыту знаете: от кое-кого из евреев, точнее, от большинства евреев ничего хорошего ждать не приходится. Вы ирландец? — Ему было отлично известно, что Мерфи ирландец.
Мерфи подтвердил, что и мать, и отец его ирландцы.
— А вы знаете, что у нас в городе часто говорят об ирландцах? Говорят, что ирландцы пьянчуги и буяны. Так вот, я по личному опыту знаю, что мой сосед-ирландец по субботам напивается и бьет жену. Означает ли это, что я вправе ненавидеть чуть не всех ирландцев, а то и поносить их как пьянчуг и буянов?
— Я знаю ирландцев, — сказал Мерфи, — и знаю, что большинство из них не пьяницы и не буяны.
— А я могу утверждать, что знаю евреев, — сказал мистер Фиш, — и знаю: легко доказать, что ваше мнение о них во многих отношениях неверно. С другой стороны, нельзя отрицать, что кое-какие нарекания и на евреев, и на ирландцев справедливы. Так как евреи уже не один век занимаются финансами, нельзя отрицать, что кое-какие их методы позорят коммерческий мир. Вот вы католик, а знаете ли вы, почему евреи чаще всего занимаются коммерцией?
— Не знаю, — сказал мистер Мерфи — тон его говорил, что он человек разумный и готов признать свою неосведомленность, раз уж так случилось, что он не осведомлен в этом вопросе.
— А занимаются они коммерцией, — сказал мистер Фиш, — потому что католическая церковь запретила евреям заниматься чем-либо другим. И знаете, почему папа вынудил евреев стать ростовщиками? Потому что ростовщичество — грех, притом грех, обрекавший на вечные муки. Евреи же, по мнению Святого отца, в любом случае обречены на вечные муки, а раз так — кому и заниматься ростовщичеством, как не им. Вследствие чего и государство, и церковь отторгли евреев от полезной деятельности и обрекли на занятие, считавшееся смертным грехом. И как вы думаете, обходиться так с людьми — хорошо это, благородно, достойно верующих?
— Ну а почему же евреи все-таки занялись ростовщичеством? — спросил Мерфи.
— У них не было выбора, и я, в свою очередь, спрошу вас: почему святая апостольская церковь так поступила? Вынуждать другого заниматься ростовщичеством вместо себя — не меньший грех, чем вынуждать другого убивать вместо себя, ведь так? — сказал мистер Фиш, ошеломленный тем, как стремительно развивается его мысль: до этого ему не случалось думать о ростовщичестве в таком плане.
— Евреям, похоже, было в охотку заниматься ростовщичеством, — сказал Мерфи. — Это им подошло как нельзя лучше.
— Интересно, как так получилось, что ростовщичество им подошло? — осведомился мистер Фиш — он ощутил прилив красноречия.
— Не знаю. — Мистер Мерфи призадумался. По его лицу было видно — он и сам не рад, что ввязался в спор: не ожидал, что спор зайдет так далеко. Он замялся. — Надо думать, вероломство передается у них из рода в род.
— Как может вероломство передаваться из рода в род? Мыслимо ли приговорить человека к смерти как убийцу потому лишь, что убийцей был его отец?
На этот ошеломительный вопрос никто ответа не нашел.
К этому времени класс притих — застыл в напряжении.
— Так вот, — сказал мистер Фиш, — у цивилизованных народов нет законов, по которым человек был бы обязан отвечать за преступление другого человека. Следовательно, если бы даже все самое плохое, что говорится о евреях, и было верно, противозаконно (равно как и безнравственно) заранее почитать каждого еврея виновным…
4
Плимутский камень — по преданию, гранитный камень, на который в декабре 1620 года ступили первые английские поселенцы, пересекшие Атлантический океан на судне «Мэйфлауэр»; Эллис-Айленд — небольшой остров близ Нью-Йорка, с 1893 по 1943 год главный центр по приему иммигрантов.
5
Процесс над сейлемскими ведьмами — процесс, организованный вожаками пуритан в городе Сейлем (1692 год).