Страница 15 из 16
– То есть кормила, выгуливала, запирала в загородке – и к дочке?
– Да, так и выходило. Потом перед представлением приходила часа за полтора, потом собак с манежа принимала, опять выгуливала, ужином кормила.
– А что за полтора часа до представления с ними делала?
– Да выгуливала же, следила, чтобы все опростались. А то если на представлении – стыдоба.
Лабрюйер достал блокнот и записал собачий график.
– Так выходит, что они днем, часов примерно пять, были без всякого присмотра?
– Ну, как – без присмотра? Все время же кто-то на конюшне крутится или в шорной сидит. Из шорной загородку видно.
– Так уж все время?..
– А черт его знает… – Орлов поскреб в затылке.
– Чужие на конюшню часто заглядывают?
– Бывает, в антракте господа с детишками приходят, лошадок морковкой покормить. Это позволяется.
– Взять в аренду детишек несложно…
Ситуация никак не прояснялась. В течение пяти дневных часов собак могли отравить свои. В антракте – могли подбросить отраву в загородку чужие. То есть следовало внимательно изучить окружение мадмуазель Мари. Может, не отвергнутый поклонник, как намекала Шварцвальдиха, а чья-то жена, недовольная мужниным интересом к посторонней особе.
И тут Лабрюйер чуть не хлопнул себя по лбу.
Чужие приходили на конюшню в антракте – а когда погибли собаки? Следовало узнать точное время.
Орлов, понятно, часов при себе не имел. Но сказал – было замечено, что подыхают, когда шел номер фокусников Бальдини.
Пошли к форгангу, где обычно висело авизо – расписание номеров, причем не со словами, а с картинками, на случай, если приедут артисты из какой-нибудь Индии или даже из Китая. Высшая школа верховой езды изображалась огурцом на четырех подпорках, с кое-как приделанной лошадиной головой, номер жонглера Борро – пятью кружочками. Номеру Бальдини соответствовал корявый череп. Орлов объяснил – Бальдини вызывает из сундука привидение в белом саване и с черепом.
– Бррр! – сказал Лабрюйер.
Остановили несколько человек и разобрались – собаки начали помирать в середине первого отделения. То есть никто чужой собственной персоной их отравить не мог. А вот если чужой подкупил кого-то из служителей – другое дело.
Лабрюйер и не подозревал, что дело о гибели шести собачек окажется таким сложным.
Так ничего толком и не выяснив, он пошел искать мадмуазель Мари. Но ее в цирке не было – что ей там делать, если репетировать не с кем?
В дирекции Лабрюйеру сказали – мадмуазель Мари здешняя жительница, ее включили в программу из сострадания, а адрес – вот он, адрес, улица Ключевая, дом шестой, вход со двора.
Тогда Лабрюйер телефонировал в Полицейское управление Линдеру и попросил прислать служителя за собачьим трупом, труп же взять у фрау Бауэр.
Время было уже обеденное, и Лабрюйер решил вернуться в свое ателье, убедиться, что эмансипэ Каролина ничего не натворила. А пообедать можно и напротив, отчего бы нет, он может это себе позволить, черт возьми, он должен это себе позволить, пусть вся Рига видит – дела у него идут превосходно! И он свой человек во «Франкфурте-на-Майне»!
Каролина обслуживала почтенное семейство – папеньку, маменьку, бабиньку, тетеньку и пятерых младенцев. Всех их нужно было красиво разместить на фоне швейцарского пейзажа. Когда это удалось, оказалось, что младенцы снимаются впервые. Магниевая вспышка привела одних в ужас, других в восторг, композиция рассыпалась. Лабрюйер заглянул в самую неподходящую минуту – старшие никак не могли унять малышей.
– Что тут у вас за бешеный дом? – шепотом спросил он Каролину. – И успели ли вы сделать цирковые фотокарточки?
– Сделаю вечером, – пообещала Каролина. – На сегодня записаны еще клиенты.
– Портрет госпожи Красницкой? В медальоне?
– Тоже вечером.
– У нас неприятность. Ваши соседки заметили, что вы по ночам где-то пропадаете.
– Вот дурные курицы!
– Им высокая нравственность не позволяет жить под одной крышей с вами…
– Клянусь вам, душка, что в последние десять лет ни один мужчина даже не посмел на меня посягнуть…
– Тише…
Лабрюйер даже вообразить не мог того отчаянного мужчину, который соблазнился бы Каролиниными прелестями и пошел в атаку.
– Я сниму другое жилье, у меня есть на примете…
– Хорошо, – с тем Лабрюйер и сбежал.
Он еще не освоился с повадками зажиточного человека и не был уверен, что костюм, в котором он ходил в цирк, годится для обеда во «Франкфурте-на-Майне». Но идти домой и переодеваться он совершенно не желал. Обедать в ином месте тоже не желал…
Видеть Иоанну д’Арк, опять же, не желал…
Но когда он увидел ее в обеденном зале, с тем же привлекательным мужчиной, он сел так, чтобы ее профиль был в поле зрения. Без всякой цели, само получилось. Отчего бы и не полюбоваться красивой мошенницей? Возможно, напоследок – Лабрюйер собирался передать портрет в Полицейское управление.
Она сидела, наклонившись вперед, темные кудри были подобраны, изумительная линия шеи и подбородка, как показалось Лабрюйеру, была обведена серебряным карандашом и светилась.
Кельнер дважды осведомился, что господину угодно заказать, и тогда только Лабрюйер опомнился.
Он взял полный обед с графинчиком красного вина. При этом Лабрюйер еще не был голоден. Опять же – само получилось!
В дюжине шагов от него госпожа Красницкая склоняла нездешний профиль над фарфоровой тарелкой – местной работы, кузнецовского завода. Он не отводил глаз – при этом не имел в голове ни единой мысли, просто уставился, как баран на новые ворота.
И вдруг она повернулась. Взгляды встретились.
Встреча длилась ровно миг. Потом Иоанна д’Арк стала тыкать вилкой в кусочек мяса, а Лабрюйер схватил столовый прибор, хотя перед ним даже закуски еще не стояло, и воззрился на пустую тарелку. Пару секунд спустя он обозвал себя старым дураком.
Мало ли в Риге ресторанов? И мало ли в том же «Франкфурте-на-Майне» мест, откуда не виден этот злосчастный профиль???
Сейчас пересаживаться было нелепо.
Вдруг госпожа Красницкая встала и быстро подошла к столику Лабрюйера. Он вскочил.
– Я хотела поблагодарить вас. Эта брошка мне очень дорога… и вы… и я вам… я только пожелать могу! Чтобы вы никогда не теряли близких…
Она повернулась, подол тяжелой юбки хлестнул по ногам Лабрюйера. Ее мужчина уже смотрел на нее с неодобрением. Она вернулась к столику и услышала короткий выговор – шепотом, чуть ли не сквозь зубы.
Ага, голубушка, подумал ошарашенный Лабрюйер, связалась с жуликом, так терпи. Но это была одна мысль, на самом деле ошалевшее сознание одновременно породило вторую, и они были – как выстрел из двустволки. Вторая ни в какие логические ворота не лезла – она состояла из одного слова, повторенного многократно: «Ты, ты, ты…»
Глава пятая
Лабрюйер ни слова не сказал фотографессе о своем цирковом следствии. Зайдя после обеда в ателье, он отпустил Каролину и Яна на полчаса и посидел там немного, отвечая на телефонные звонки и записывая заказы. Когда пришли сниматься две гимназистки с мамашами, он развлекал их, пока не пришла Каролина.
Потом он пошел на Ключевую – искать мадмуазель Мари.
По документам она звалась Марьей Скворцовой и оказалась девицей лет двадцати двух, со стройной и ладной фигуркой и с простым бесцветным личиком.
В цирк она действительно попала по знакомству – двоюродная сестра была замужем за дирижером циркового оркестра. Собачек купила и дрессировала потому, что страстно любит животных. А карьера артистки – все же лучше, чем карьера гувернантки (Лабрюйер понял, что любовь к детям в девице еще не проснулась).
– Есть ли у вас враги среди артистов и цирковых служителей? – спросил Лабрюйер.
Марья Скворцова поклялась, что врагов не имеет, никто за ней не увивался, никого она ничем не обидела.
– Вот только Анну Карловну… – вспомнила она.
– Что за Анна Карловна?
– Я ее взяла ходить за собачками – кормить, гулять с ними, помогать на репетициях. Я бы и сама могла, но так полагается, я же артистка… – мадмуазель Мари вздохнула. – Что же делать-то? Не вышло из меня артистки… А ведь все так хорошо получалось, я два платья сшила!..