Псевдоним

Кливленд – яростный противник серебряной валюты, поэтому у него есть могучие сторонники в Техасе, им не понравится, что ты выставил их человека полнейшим идиотом. Стоит ли тебе лезть на рожон? Конечно, если ты готовишь себя к политической карьере – тогда дело другого рода, можно рискнуть, но ты мне об этом раньше ничего не писал. Если же ты просто-напросто задираешься, то подумай семь раз, прежде чем отрезать. Тебе могут мстить, а месть сильных беспощадна и неуязвима…

…Я бы не стал тебе так писать, не будь эта штука талантливо сделана. Президентов ругать никому не возбраняется, но ты это делаешь столь искрометно, так необычно, так впервые, что это нельзя не заметить и, заметив, не запомнить…

Нет ничего ужаснее столкновения таланта с бездарностью, доверчивости с коварством, честности с моральным извращением, любви с эгоизмом, открытости с самовлюбленной недоверчивостью. Тебя пока что миловала жизнь, ибо ты ее не задирал, сидел себе в кассе и выдавал баки нашему брату. Только поэтому ты «проскакивал», Билл, только поэтому и ни по чему другому. Хватит ли у тебя сил выстоять? Всякое заявление самого себя во весь голос есть не что иное, как объявление войны конкурентам. А их у тебя будет много, потому что имя им серость, а нет ничего могущественнее серости, ибо она удобна, она никого не беспокоит, не заставляет думать, все тихо, пристойно и ползуче.

Ты уж извини меня, Билл, но я должен закончить это мое письмо обязательной банальностью, принятой у людей, которые не ненавидят друг друга: у тебя есть жена, которая слаба здоровьем, и прекрасная дочурка. Подумай не раз и не два, прежде чем решить напечатать свой грустный рассказ в пока еще твоей газете.

Твой друг

Ли Холл".

13

"Моя дорогая Этол!

Вместо того чтобы сочинять очередную юмореску для нашего «Перекати-поля», пока клиенты банка обедают, сижу и смотрю в одну точку перед собою и ничегошеньки не понимаю, и мыслей в голове нет, лишь свистит что-то (если бы вихрь свободы!).

Я смотрю на фотографию – ты и наша малышка Маргарет Роуз, любуюсь ею и тобою и испытываю щемящее чувство любви к вам, но я не могу, не умею понять, отчего ты стала столь часто выражать такое открытое неудовольствие мною? Зачем такие вспышки гнева, раздражительности, к чему так обижать того, кто предан тебе каждой клеточкой своего существа?!

Мне ведь и работать после такой сцены невмоготу, Этол!

Я начинаю презирать самого себя.

Я посылаю нарочного с этой отчаянной запиской. Ответь, что мне надо делать? Я подчинюсь.

Твой Билл".

14

"Мой милый!

Тебе надо простить свою глупую, вздорную Этол, которая все-таки чуть-чуть больна и поэтому не всегда может уследить за собою.

Тебе надо не принимать меня всерьез и знать, что я люблю тебя.

Тебе надо меня простить и срочно написать самую веселую юмореску, на какую ты только способен. А ты способен на все, и нет на свете никого талантливее, любимее и добрее, чем ты.

Твоя глупая жена.

Этол".

15

"Дорогой Эрл!

Мне, конечно, совестно напоминать тебе о том пустяке, который ты должен мне вернуть, но я вынужден это сделать потому, что сегодня в наш «Первый Национальный банк» заявился худосочный тип и сунул Биллу Портеру, сидевшему в кассе, свою бумагу, из которой явствовало, что он является ревизором финансового ведомства и намерен провести учет всех наших документов. Вот так-то.

Для нас это было как гром среди ясного неба, ибо наш прежний ревизор, Том, никогда не измывался над Биллом Портером и главным бухгалтером Вильгельмом, рассказывал новые анекдоты из столицы, угощал настоящими сигарами и явно тяготился своей работой, которую не определишь иначе как труд Легавой Ищейки, натренированной на Подружейную Охоту по Доверчивым Двуногим.

Поначалу все шло хорошо, но потом Ищейка наткнулся на твою бумагу про девять тысяч. Билл Портер, работающий теперь по вечерам в редакции своей задиристой газетенки, а потому окончательно свихнувшийся с ума от писанины, не смог ничего объяснить Очкастой Змее из Вашингтона, и это пришлось делать мне. Мои объяснения про то, что ты мой старый друг и что ты однажды решил сесть за меня в тюрьму, когда я в состоянии проклятого лунатического криза взял из сейфа казенные деньги и спрятал их в своем шкафу и все считали, что мы их с тобой уворовали, но у меня были дети, а ты был холост и поэтому вознамерился отсидеть вместо меня, признавшись, что ты их увел, хотя своими глазами видел, как я эти деньги прятал; и если бы не Случай, тебе пришлось-таки бы отсидеть, не найдись случайно проклятые доллары, – на этого геморроидального очкарика совершенно не подействовали. Он дал мне двадцать четыре часа на то, чтобы я вернул девять тысяч в кассу, иначе он пошлет в Вашингтон телеграмму, Банк опечатают, а против Билла Портера, который выдал тебе эти деньги, начнут уголовное дело. Вот так-то.

Прошу тебя отправить вместе с моим посланцем твой долг, если ты сам не сможешь навестить меня, чтобы мы посидели в салуне, попили хорошего виски и вспомнили молодость, – не знаю, как ты, а я все чаще и чаще думаю о наших юных годах. Видимо, это приходит к человеку тогда, когда начинается настоящая старость, то есть успокоение. А всякое успокоение означает тишину и отсутствие движения. А это, в свою очередь, предшествует образованию зеленой тины, предтечи тления. Вот так-то.

Прости за то, что я так грустно заканчиваю это послание.

Твой друг Майкл, Серый Наездник".

16

"Дорогой Макс!

Вчера я отправил письмо Эрлу с просьбой вернуть мне небольшой должок, девять тысяч долларов, который он взял в нашем «Первом Национальном банке» Остина три месяца назад под мое честное слово. Как выяснилось, «честное слово» теперь не является документом, «к делу не пришьешь», сказал ревизор из Вашингтона, Сын Змеи с Отрубленным Хвостом и без Семенников, но с Жалом. Вот.

Эрл, оказывается, не вернулся еще из своей поездки в Канзас-Сити, поэтому я просил бы тебя выручить меня девятью тысячами долларов сроком на три дня; как только Змея уползет в Хьюстон, я сразу же верну тебе эти деньги.

Если этого моего письма будет почему-либо недостаточно, я прилагаю сертификат о том, что передаю в твое владение мою аптеку, салун и гостиницу возле вокзала, которые оцениваются в одиннадцать тысяч долларов, – в случае, если я не верну занятую у тебя сумму через три дня.

Просил бы передать деньги с нарочным, который везет тебе это письмо. У меня осталось всего девять часов до того контрольного срока, который дала Змея. Если я не положу в кассу эти деньги, то дядя Сэм арестует моего кассира и счетовода Билла Сиднея Портера и, таким образом, престижу моего Банка будет нанесен такой агаперкот, который может заставить нас выбросить на ринг белое полотенце. Вот так-то.

Остаюсь твоим старым другом

Майклом, Серым Наездником".