Рождение шестого океана

У Тутсхолда блеснули глаза. За несколько секунд он успел взвесить затраты, риск и прибыль.

Для частных лиц — сумма громадная. У них с Сайклом таких денег нет. Надо будет заинтересовать крупные монополии. Быть посредниками, но Унгру из рук не выпускать. Попался старый бунтовщик! Пришел все-таки на поклон к прежнему хозяину. Без европейцев — никуда.

Но прежде всего дело. Тутсхолд торжествовал про себя, даже глаза прикрыл веками, чтобы не дразнить Унгру. А вслух спросил только:

— Какие условия вы считаете приемлемыми?

— Мы хотели бы обычные условия, — сказал президент. — Долгосрочный заем на двадцать лет, выплата начинается через пять лет, не более, чем три процента годовых.

— Условия обычные, — согласился Сайкл. — А отдельные параграфы мы уточним при заключении договора.

— Что именно вы хотели бы уточнить?

Тутсхолд и Сайкл переглянулись.

Американец начал издалека. Он заговорил

о принципах, о том, что все люди родятся свободными и равноправными и — самое важное для свободного человека — право устраивать свою жизнь в меру способностей (под способностями он понимал деньги). И о том, что во всех культурных странах людям любого происхождения разрешают вкладывать «способности» в любое дело.

Короче, Сайкл и Тутсхолд требовали монопольного права искать и добывать уголь по всей стране, хотели, чтобы контракт на поставку угля и нефти был продлен на двадцать лет, чтобы гидроэлектростанции в стране не строились и было бы прекращено сооружение электропередачи из Советского Союза. Они соглашались дать заем, но хотели, чтобы деньги пришли к ним дважды — от должника с процентом, от покупателя с прибылью.

Унгра негодует. За кого принимают его эти биржевые лисицы? Думают, что он мальчик, ничего не смыслит в экономике? Старый паук Тутсхолд опять хочет поставить страну на колени. Не сумел удержать мечом, надеется поймать в золотую сеть. Нет, не надо было унижаться; просить джаны у чужестранцев. В своей стране добыли оружие, у себя добудем и деньги! Есть же патриоты среди знатных и богатых. Патриотический заем — вот идея! В свое время отец Чарии давал деньги подпольным типографиям, а князь Гористани, например, привел свой вооруженный отряд, встал во главе восставших. Недаром ему доверили честь принимать караул у европейского офицера на параде в день провозглашения независимости.

Пусть Чария соберет купцов, а он, Унгра, поедет к князю. Сам поедет, ему полезно проветриться. В столице липкая удушливая жара, а в Гористане сейчас прохладно. Готовьте машину, президент выезжает через час.

И вот по дорогам Джанджаристана несется, взрывая пыль, кремово-белая машина президента. Голые ребятишки бегут за ней, протягивают худые ручонки. Потерпите, малыши, этот старик в машине едет за джанами — за работой для ваших отцов.

Быстрая езда успокаивает. Мысли текут плавно, возмущение улеглось. Унгра обдумывает предстоящий разговор. Князь честолюбив, ему надо польстить. Например, в Манифесте о выпуске займа отметить, что знаменитый князь Гористани внес самую крупную сумму — сто тысяч золотых джанов.

Часа через четыре над степью повисают застывшие волны. С каждым километром они становятся все грузнее, ощутимее — вот они уже заслоняют небосвод, и солнце раньше времени скрывается за ними. Вечер застает Унгру в ущелье у подножья утеса. На вершине его старинная сторожевая башня, сложенная циклопической кладкой — из неотёсанных камней и без раствора. За ней — замок, с узенькими, словно щели, окнами, окруженный зубчатой стеной, с подъемным мостом перед воротами.

Здесь впервые у Унгры возникает вопрос: «Зачем? Зачем князь Гористани, человек молодой, с европейским образованием, сидит в этой сырой каменной клетке? От каких врагов прячется он, житель мирной страны, где полиция занимается только уличным движением?»

Автомашина осталась за стеной замка: подъемный мост не выдержал бы ее. Перед Унгрой распахиваются чугунные ворота. За ними оказывается стальная решетка с отточенными зубьями. Неприятно проходить под ними, словно под кинжалами убийц. Часовые стучат алебардами. Во дворе еще сотня солдат с кривыми саблями на цветных поясах, с перьями на шелковых тюрбанах. Перья прикреплены золотыми пряжками, и Унгра (мысли его работают в одном направлении) думает, что за пряжку, перо и саблю одного солдата можно было бы оборудовать мастерскую для десяти рабочих.

Зачем эти пряжки, зачем сабли, зачем столько солдат у князя?—продолжает он спрашивать себя. — И зачем ковры на стенах, ковры на полу, ковры и дорогие меха на ложе у князя? Неужели этот гладкий откормленный молодец не может, как все люди, сидеть на деревянной скамейке? Почему гостя надо кормить паштетом из голубиных мозгов? Сколько зря извели птицы! И почему радиоприемник — судя по марке, немецкий приемник среднего качества — нужно было украшать бирюзой и перламутром. И разве вино слаще, если пьешь его из золотого кубка? За один кубок можно купить токарный станок.

— Когда же у нас будет телевидение? — спросил князь почти сразу после приветствия. — Радио надоело. Крутишь, крутишь, пока уши не заболят. Нельзя каждый день смотреть все те же доморощенные забавы.

Князь нажал кнопку электрического звонка, и в комнату вплыли танцовщицы. Гибкие, как бы лишенные костей, они принимали странные позы. Их медлительный танец выражал покорность. «Я твоя вещь, — как бы говорила танцовщица. — Вот видишь, как я ломаюсь для твоей забавы. Вот я охватила голову ногами, я вообще не похожа на человека. Ты можешь катить меня по земле, как колесо. А теперь я лежу у твоих ног, наступи — я не буду плакать. Я вещь, только вещь».

Знаток Унгра не мог не оценить всю выразительность этого рабского танца Но зачем такое совершенство для случайных гостей князя? В народный театр бы этих девушек, в гастроли по деревням и городам.

— В какой школе обучались ваши великолепные балерины? — спросил он князя.

И князь ответил с гордостью:

— Это мои рабыни, а не балерины. В замке князей Гористани каждая служанка знает четыре искусства: умеет красиво одеваться, вкусно готовить, развлекать гостей и любить хозяина.

— Многоженство запрещено законом, — напомнил Унгра.

Князь чуть пьяноват, трезвый, он не стал бы отвечать так фамильярно:

— Это рабыни, а не жены. Хочешь, я подарю тебе любую, на выбор?

Унгра сдержал негодование. Он помнил о цели приезда. Князь пользуется влиянием, не стоит с ним ссориться из-за служанок. Пусть забавляется себе, как хочет, но приносит пользу патриотическому делу.

И, улучив удобный момент, Унгра заговорил о займе...

А хочешь, я один дам тебе триста миллионов?

Унгра пытливо посмотрел в лицо князю. Пьян, что ли? Не следовало, пожалуй, затевать этот разговор за вином. Нет, как будто в полном сознании. Только зрачки чуть-чуть расширены.

— Не веришь, что у меня триста миллионов? Пойдем, покажу.

Все-таки князь не совсем трезв. В Джанджаристане не принято вводить постороннего в сокровищницу, выдавать тайну секретных ходов. Обычно эти ходы нарочно запутывали, устраивали тупики с подъемной дверью, а в боковых фальшивых коридорах ловушки с качающимся камнем. Если человек наступит, камень поддается под тяжестью, а потом встает на прежнее место, запирая вора в каменном мешке. Унгра сам видел скелет такого неудачника. Страшная казнь — умереть от голода в темной яме.

Но оказалось, что в делах князь не придерживается старины: не в таинственное подземелье повел он гостя, а в кабинет, к тяжеловесному стальному сейфу с секретным замком. И когда металлическая дверца со звоном открылась, Унгра увидел не брильянты, не изумруды, а бумаги, бумаги, бумаги: пачки зеленых долларов, чековую книжку Английского банка; чековую книжку Французского банка, квитанции ломбардов, где хранились драгоценности, некогда захваченные князьями Гористани в дальних походах при Надир-шахе и при Тамерлане; извещение Национального банка «Чария и Компания» о том, что «ежегодный транспорт мелкой монеты на сумму в 9 миллионов 984 тысячи 156 джанов прибыл в назначенное время».