Страница 11 из 59
Те две половинки сломанной подковы я немедленно прибрал и, связав их длинной проволокой, вручил Кураткину, намекнув о своём желании, кое-что рассказать о них с глазу на глаз, как только он позволит. Мне, знаете ли, правился этот силач. Когда я только поступил в цирк, не все были ко мне особенно добры, так обычно бывает в общинах с чужаками — это я обнаружил в своих странствиях по свету. Но Кураткин не был из тех, кто не считался со мной, отдавая свои приказы. Он обращался ко мне совсем в другой манере, всегда по-доброму и ободряюще. В ответ на мои слова он удивлённо посмотрел на меня и пригласил хоть сейчас пойти на его квартиру, где он пока собирался немного отдохнуть перед следующим представлением. И мы пошли в эту часть цирка. Но прежде я достал подкову крестьянина из кучи, в которой она оставалась. На вопрос Кураткина, зачем это делаю, я ответил, что скоро он узнает. Не здесь, где есть уши, которые могут услышать лишнее, а в более подходящем месте, где мог поделиться с ним своими подозрениями.
Добравшись до укромного места — его каморки, я выложил Кураткину всё, что было у меня на уме, сообщив и о том, что я сделал. Он по-прежнему удивлённо смотрел на меня, взяв в руки крестьянскую подкову, а пока я говорил, постукивал по пей куском сломанной подковы, которую он ранее принимал за настоящую. Она давала чистый звон — слишком чистый для обычной подковы, что служило подтверждением моих подозрений.
За этим нас застал хозяин цирка, который пришёл, чтобы поздравить Кураткина: ведь он сберёг кошелёк с деньгами, — ну и, соответственно, наградить артиста. Хозяин был воистину доволен, как вы можете легко себе представить. А Кураткин тут же рассказал ему о моём поступке, отдав разглядеть несломанную подкову.
Тот проверил подкову на звук таким же способом, как Кураткин. «Неудивительно, что ты не мог её сломать, — сказал он после такой проверки. — Это специально закалённая подкова, умело подготовленная для того, чтобы удалось легко выиграть приз. Нам с тобой на самом деле обоим повезло, что Засс оказался таким смышлёным. Ты будешь вознаграждён, сынок, Андржиевским здесь и сейчас за твоё радение делам цирка». И он вручил нам с Кураткиным по два новеньких золотых. Но силач отказался получать свою долю. «Это неправильно, — заявил он. — Только малыш Засс заслуживает награды. Посему пусть моя доля достанется ему». И я получил все четыре золотых, став, таким образом, на мой юный взгляд, очень богатым.
Время шло, и мы уехали с места, где все это случилось, перемещаясь по кругу, и снова перед нами был Оренбург. Все эти дни жизнь была однообразной. Иногда выручка была хорошей, и мы наслаждались, покупая всё, что хотелось. В другие дни дела шли не так хорошо. Последнее, должен сказать, случалось чаще.
Я теперь ближе, чем раньше, сошёлся с Кураткиным, ибо за заслугу перед цирком Андржиевского мне вышло повышение. Раньше я просто помогал ему, одетый в красивую униформу ассистента. Но теперь мне было позволено участвовать в шоу, выходя полуобнажённым, как все силачи, и исполнять небольшие номера — как свои собственные, так и вместе с ним. Мои мечты стали сбываться. Я усиленно тренировался каждый день, а великий Кураткин раскрыл мне множество секретов, все это помогало развиваться дальше. «Однажды, малыш Засс, — сказал он, — ты будешь очень знаменитым силачом, если только не бросишь это дело. Я никогда не видел такого маленького, но сильного юношу». Мой вес в то время, должен сказать, был около 10 стоунов. Возможно, здесь в Англии, это не так уж мало. Но в России — да! А по сравнению с 18 стоунами Кураткина это действительно очень, очень мало.
В положенный срок мы прибыли в Оренбург, где у нас целый день ушёл на подготовку. Хозяин предвкушал приличные сборы: большие толпы народа собирались вокруг цирковой площадки. Мы стали здесь популярными.
Меня же томило беспокойство. Те шесть месяцев с отъезда из дома, которые я должен был провести в оренбургском локомотивном депо, почти прошли, а отец пребывал в неведении, что я стал артистом бродячего цирка. Ибо, теперь я должен вам признаться, что я так и не появился в том заведении, чтобы, как это было оговорено, приступить к своим обязанностям. Отцу же я солгал, что благополучно добрался и начал работать со всей душой и напишу снова попозже. То, что я сказал о работе, было истинной правдой, хотя это не была работа в локомотивном депо. Но отец-то не должен был знать этого для его же спокойствия.
Однако выход для меня должен был появиться, какой — вы сейчас узнаете.
Глава II
На следующий день после нашего возвращения в Оренбург цирк открылся, и в него потекли толпы людей, очень довольные этим событием. Около трёх недель дела у нас шли хорошо. Затем, когда сборы стали падать, хозяин цирка решил ехать дальше, но уже в противоположном направлении.
Те шесть месяцев, которые я должен был проработать в локомотивном депо, прошли, и я знал, что мне обязательно надо что- то срочно придумать. Вряд ли отцу сообщили из депо о моём отсутствии. Вероятно, там решили, что со мной что-то случилось, и никому до этого не было дела. Однако если отец не получит известия о моём переводе из депо на должность помощника машиниста, тогда будет совсем другой расклад. Он наверняка начнет слать запросы. И всё вскроется.
Я не знал, что лучше было сделать. У меня просто ум за разум заходил. После больших раздумий я рассказал о своей беде Кураткину и попросил у него совета, что делать. Выслушав всё, что лежало у меня на душе, он сурово отчитал меня. Но что же мне все-таки теперь делать, сказать не мог. Кроме того, я был уверен, что ему не хотелось терять меня, ведь я стал теперь так полезен для него и его выступлений, а ещё мы подружились.
«Тебе лучше всего рассказать свою историю самому Андржиевскому, — сказал он, — ибо его совет, наверное, будет намного умнее моего». Гак что мы вместе пошли к хозяину цирка и выложили ему всю правду о том, как я набедокурил. Как и Кураткин, он тоже серьёзно отнесся к этому делу. «Лучшее, что ты можешь сделать, Засс, — сказал он, — это вернуться домой, полностью покаяться и довериться милости своего отца». Должен сказать, эго не особенно обрадовано меня. Хотя я довольно долго был вдали от дома, я живо представил и отца, и ту «милость», которую он скорее всего бы проявил.
В глубине души вполне уверенный в том, что правильный поступок не всегда разумный, я попросил у хозяина цирка разрешения остаться и ехать вместе с труппой из Оренбурга. Но он отказал мне в атом, смягчив свой отказ, однако, добрым словом: «Нам всем действительно жаль, что приходится расстаться с тобой, но ничего не попишешь. Поэтому мой совет — собирай вещи и будь готов ехать завтра, ибо мы завтра уезжаем из этого города». И раз больше нечего было сказать, на том и порешили. Мне суждено было вернуться в Саранск.
Той ночью, признаться, мне было совсем не до сна. Я обдумывал, что мне сказать, когда вернусь домой. Я и впрямь не знал. Что мог я сообщить, кроме правды? А сказать её — ну как?! Да уж, вы легко представите, о чём я думал. Вам это легче, чем мне написать.
Рано утром цирк готовился к отъезду, а я — к уходу из него. Все товарищи желали мне удачи и счастливого пути, а хозяин добавил к моему жалованью значительную сумму сверх того, что я заработал. «Всего тебе самого лучшего Засс, — сказал он. — ибо ты заслуживаешь этого. Я ведь и правда хотел бы, чтобы ты ехал с нами, но это невозможно».
Распрощавшись со всеми, я отправился к станции, в горле стоял комок, сердце то и дело сбиваюсь с такта. Я думал: какой бесславный конец моего отважного приключения. Вернуться с позором после шести месяцев вольной и по-настоящему взрослой жизни! Однако, чему быть, того не миновать, сказал я себе, что так же верно, как и временами отвратительно. И это был, конечно, один из таких случаев.
Вскоре я добрёл до вокзала и обнаружил, что мне придётся долго ждать поезда до Саранска. Это не улучшило состояние моего духа. Гак что я бросил сумки на платформу и рухнул на скамейку, ибо очень устал не только душой, но и телом. Так я сидел, казалось, долгие часы, думая о цирке, который теперь благополучно едет, и гадая о том, что мне уготовано в грядущем.