Страница 39 из 59
Иван был уверен, что в такой непроглядный ночной туман ни одна фашистская собака не появится на дороге. Капитан слишком осторожен: нечего отсиживаться в овраге, где от липкой, как пластырь, сырости зуб на зуб не попадает. И вдобавок еще крутые склоны. Трудно выбраться из проклятого волчьего логова.
Напрасно тревожился Иван. Капитан не собирался долго задерживаться в овраге. Нашлась и тропка в кустарнике. Видно, Рыжкин побывал здесь и успел облюбовать это глухое местечко.
Тропка привела разведчиков в придорожные кусты. Светало медленно, еще медленней рассеивался туман. Лежа на сырой земле, Бугай следил, как боролось утреннее солнце с непрошеной осенней завесой. С бойцовской настойчивостью пробивались лучи к высоткам, скользили в низины и, врываясь в самую гущу тумана, раздвигали степную даль.
Иван оглянулся. Посветлела и открылась на добрые десятки верст днепровская долина с озерами и лесами. За рекой прояснилось очертание синих гор. У Ивана заныло сердце, и взяла его такая злость, что он до крови прокусил губу.
«Ордынец в зеленой шинели хозяйничает в степи, а ты, ее сын, должен, как заяц, скрываться в кустах».
Бугай глянул на восток, навел бинокль на то место, где ярко-рыжее солнце отрывалось от бегущих по небу тополей, и замер. То ли показалось, то ли померещилось… Живой комок оторвался от солнца и покатился, полетел по степи. Рыжий скакун на желтой заре. Конь стрелой уносил в степь черного всадника-матроса. А следом из лощинки волчьей стаей вылетел отряд немецких мотоциклистов. Видно, поздно заметил всадник опасность. Рванул коня. Добрый под ним скакун, легко бежит, так и стелется по ветру. Не могут взять разгон немецкие мотоциклисты: мешают им нескошенные, поникшие хлеба. Уходит всадник, вырывается вперед.
— Давай сюда, давай! — восклицают разведчики.
Иван прижимает к глазам бинокль:
— Отстает погоня…
И видно, ушел бы от преследователей лихой скакун, если бы неожиданно слева на полевке не замелькали мотоциклисты с колясками. Бросились немцы наперерез… Теперь уже по замкнутому кругу носил конь матроса. Подпрыгивают мотоциклисты, взлетают над ними дымки. Все уже и уже дымная петля… Во весь карьер пустил коня матрос, пошел на прорыв. Да пробиться из кольца не удалось. В отчаянии повернул он коня. Взлетел рыжий скакун на Казачий курган, под выстрелами споткнулся на гребне. Упал матрос с коня и покатился куда-то за горизонт.
А на Переяславском шляху послышалась автомобильная сирена. Черный «мерседес», поблескивая стеклами, спешил на возвышенность. Шофер посматривал в ту сторону, куда помчались немецкие мотоциклисты, очевидно охранявшие в пути машину.
От сильного волнения Иван почувствовал сухость во рту.
«Как бы не упустить такую добычу!»
По команде Рыжкина Бугай первым выскочил из кустов на дорогу и преградил автомобилю путь.
Увидев вооруженных русских бойцов, шофер резко крутнул руль. Но выстрел Рыжкина не позволил эсэсовцу развернуть машину. Иван рванул дверцу. В руке немецкого офицера блеснул никелированный пистолет. От испуга эсэсовец выстрелил вверх. Иван хотел выбить из рук парабеллум и, совсем не желая того, всадил сгоряча немецкому офицеру трехгранный штык в горло.
Распахнув остальные автомобильные дверцы, Кролик с укоризной сказал:
— Эх ты, Иванушка, втоптал в грязь всю обедню.
— А где ж ты был?! У фрица в руках не простая хлопушка…
Иван залез в машину и, старательно обыскав убитого, забрал документы и планшетку с картами. Потом он нащупал на сиденье под черным офицерским плащом какую-то тяжелую вещь. Откинул плащ. Вот так штука… Холщовый мешок, и на нем, как на собачьем ошейнике медаль, сургучная печать в ладонь размером… Приподнял находку:
— Ого, чертяка, увесистый…
— Забрать! — приказал Рыжкин.
Иван тряхнул мешок. Позванивает.
— Ребята, ей-бо, монеты немецкие… Золото?!
А заглянуть в мешок некогда. Подана команда отходить. Ну и проклятый спуск! Иван кубарем скатился на дно оврага. Колючие кусты, как собаки, вцепились в его пропыленную шинель. Зато сургучная печать на мешке в целости и сохранности.
Иван давно не помнил такого стремительного броска. Разведчики летели по полю. Только на ветру шуршали и шумели плащ-палатки. На плече у Бугая подпрыгивала тяжелая ноша. Он горел одним желанием: лично доставить таинственный мешок комдиву. Седьмой пот прошиб Ивана, пока он добежал до лесной опушки и с разгона, по-лисьи, нырнул в старый окоп.
Не успел Иван перевести дух, как на гребне дальних бугров клочьями дыма замелькали немецкие мотоциклисты. Они принялись колесить в посадке и простреливать овраг.
«Ага, закружились, бесы, — Бугай поймал в кружок бинокля заглохший над обрывом «мерседес». — Это вам, фрицы, в отместку за нашего матроса».
Пустившись в обратный путь с тяжелым мешком на плече, Иван весь взмок. Кролик пытался помочь, но Бугай отстранял его руки и молча из-под мешка мотал головой.
«Сам взял, сам доставлю комдиву».
Кролик тоже молча прижимал левую руку к груди, а правую выбрасывал вперед. Это означало: «Шут с тобой, пыхти дальше».
В лесном лагере после рапорта капитана Рыжкина Иван положил на пень свою ношу:
— Вот трофей, товарищ комдив!
Но Мажирин не обратил на мешок никакого внимания. Он продолжал всматриваться в развернутые трофейные карты.
— Товарищи, линия фронта! Так вот где она проходит!.. Под Харьковом… Москва стоит! Ленинград не взят! Ростов наш!
На голос из блиндажа выскочил Коновалов:
— Где линия фронта? Где?
— Смотри, вот она, вот…
Коновалов налетел на мешок, споткнулся:
— А это что?
Желая еще больше порадовать командиров, Иван выступил вперед:
— Трофей, товарищ комиссар. В немецкой машине обнаружил. Доставлен в сохранности, даже печать не сломана.
— Давайте посмотрим!
— Звенит… Может быть, монеты какие? Золото? — Бугай проворно сломал печать, острым кинжалом перерезал прочный вощеный шпагат.
Коновалов запустил в мешок руку. Послышался металлический шелест.
— Какая гадость… — Комиссар подбросил на ладони железные кресты. — И надо было тебе, Иван, тащить эту дрянь двадцать километров?.. Утопить.
— Вот это турне… — усмехнулся Кролик.
— Дійсно, що дурне, — бросил кто-то из толпы.
Бугай покраснел от досады и поволок мешок по кочкам.
— Нате вам, проклятые жабы, за свои концерты награды от фюрера. — Он с размаху швырнул тяжелую ношу в болото.
Минуты две спустя у блиндажа комиссара собрались вызванные из всех частей и подразделений политработники. Бугай услышал торжествующий голос Пляшечника.
— Для полной убедительности и всеобщего обозрения…
«Ого, сколько нашего брата-солдата — туча». — Иван зашагал к блиндажу.
Пляшечник повесил на дуплистой вербе прикрепленные к длинной палке трофейные карты. Старшина выбрал большой корявый сук и для пущей важности приколол к нему иглой удостоверение личности немецкого полковника.
— Вот, смотрите, товарищи, с фотографией и печатью…
Слух о захваченных картах с быстротой днепровского ветра облетел остров. Достоверная весть о линии фронта развеяла мучительные сомнения и догадки. Неожиданно прояснилось самое главное, то, что многие дни и ночи мучило неизвестностью сердце каждого воина.
Иван сразу заметил: люди в лесном лагере повеселели и преобразились.
— Москва стоит непоколебимо!
— Ребята, Ростов-то в наших руках!
— И Кавказ наш!
У трофейных карт стихийно возник митинг. Сквозь толпу к Ивану поспешно пробиралась сияющая Нина. Он рванулся навстречу, поймал ее руку. Прислушиваясь к словам комиссара, она шепнула:
— Вот ты какой!
— Какой?
— Всю пропаганду Геббельса пустил под откос…
Комиссар дивизии неожиданно прервал речь. Ивану показалось, что оратор услышал их разговор и, как учитель в классе, уставился глазами на провинившихся. Все стали оглядываться, и это смутило Ивана. Он с досадой подумал о том, что после митинга ему не миновать строгой накачки.