Завещание сына

— Не могу, Петро. Понимаешь, мне и самому хотелось. Я раз двадцать этот проклятый конверт из сейфа вынимал. И понял, не могу. Как я Коле потом в глаза посмотрю?! Мы ведь мужики все-таки…

— Понимаю, батя. Обещаю тебе завтра же заняться этим делом.

— Завтра ты приступаешь к службе, — покачал головой генерал.

— Я, Григорьич, найду время. — Подполковник улыбнулся и, обняв старика, начал прощаться.

— Думал, ты у меня заночуешь, — разочарованно протянул Грыжин. — Надьки-то нет, зачем тебе ехать в пустую берлогу?

— Трудный день предстоит. Давно не служил, — объяснил Ерожин. — Хочу подготовиться к встрече с коллективом.

— Ну ни пуха. Если откровенно, я за тебя, Петро, рад. Можешь еще на державу поработать. — И Грыжин подтолкнул младшего друга к двери.

Усевшись в машину, Петр Григорьевич откинулся на подголовник и прикрыл глаза. Ему и самому хотелось остаться у Грыжина, но… Говорить старику успокоительные слова, не разобравшись в деле с сыном, он не мог. Слишком близким человекам стал за эти годы для Ерожина старый генерал.

Подполковник взглянул на часы. Стрелки показывали половину одиннадцатого. Петр Григорьевич завел двигатель и рванул с места. Пять минут назад он еще был уверен, что отправится домой, а покатил совсем в другую сторону.

В шестнадцатиэтажной башне на Лесной Ерожин бывал всего один раз, но, имея феноменальную зрительную память, дом отыскал сразу. Арочный подъезд смотрелся солидно, а стальная массивная дверь с иностранным кодовым замком выглядела и вовсе неприступной. Сыщик не запомнил номера квартиры, но знал, что она находится на пятом этаже справа от лифта.

Пока он раздумывал над способом проникновения в подъезд, дверь резко открылась, едва не стукнув его сталью в лоб. Широкий жест принадлежал высокому молодому господину, который в компании с двумя молодыми людьми и шикарной девицей покидал здание. Все выходившие пребывали навеселе и громко смеялись шутке, сказанной, видно, кем-то из них еще там, внутри. Ерожин понял, что компания возвращается из гостей, и, не теряя времени, боком проник в дом. В холле имелось помещение для консъержа, но комнатушка пустовала. Ерожин вошел в лифт и нажал пятую кнопку.

Дверь в квартиру тоже защищала сталь. Петр Григорьевич позвонил. Реакции не последовало, и он нажал на звонок еще раз. Наконец внутри послышалась возня, и женский голос с тревогой спросил:

— Кто?

— Маша, не бойся. Это Петр Григорьевич Ерожин, друг и сослуживец твоего тестя. Мы несколько раз встречались у генерала, в Казарменном переулке.

Дверь раскрылась и оказалась двойной. На пороге стояла Маша Грыжина и с испугом взирала на незваного гостя.

— Что-то с Колей? — еле слышно прошептала она и побледнела.

— Не волнуйся. Я о твоем муже знаю меньше, чем ты. Можно войти?

— Конечно, только потише. Никитка уснул. Я его насилу уложила, — предупредила Маша и, заперев за Ерожиным дверь, повела сыщика в комнату.

Квартира Грыжина-младшего отличалась дорогим аскетизмом. Мебели Ерожин обнаружил немного, но кресла и диван гостиной манили желтоватой лайкой, и Петр Григорьевич, еще перед тем как усесться, ощутил их мягкость и комфорт. Огромный экран японского телевизора утопал в нише. Единственным декоративным предметом в гостиной был огромный красноватый ковер.

— Вас покормить? — просто спросила Маша. И от этого ее домашнего тона и простоты Ерожину стало легко и уютно.

— Нет, Машенька. Я только что от Ивана Григорьевича, а генерал голодными друзей не отпускает, — с улыбкой отказался подполковник. — Я, собственно, и потревожил тебя из-за Николая. Иван Григорьевич не понял, почему твой муж так внезапно собрался в отпуск. Старик волнуется, вот я и решил вас навестить. Уверен, ты прекрасно знаешь, в чем дело.

Маша сперва уселась в кресло напротив, но, выслушав гостя, внезапно вскочила и заплакала. Ерожин растерялся, тоже вскочил и, положив Маше руку на плечо, попытался ее успокоить.

— Не надо плакать. Если Николаю что-нибудь угрожает, мы ему поможем. Только помоги разобраться, в чем дело. Мы же без пяти минут родня. Я Грыжина-старшего почитаю за отца, выходит, Коля мне как брат, — проникновенно произнес Ерожин. Маша перестала плакать, но плечи ее продолжали вздрагивать, и женщина непроизвольно прижалась к подполковнику.

— Я ничего сама не понимаю. Не понимаю и боюсь, — прошептала она.

— Садись и все мне расскажи, — попросил Ерожин и повел Машу к дивану. Та послушно позволила себя усадить. Подполковник уселся рядом и, поглаживая ее по спине, словно ребенка, ласково приговаривал: — Вот и хорошо, девочка. Вот и хорошо…

Маша перестала дрожать и немного успокоилась. Через полчаса Петр Григорьевич знал все, что тревожило молодую супругу Николая.

— Он был в последние дни очень нежный. Он такой был в первые недели после свадьбы, — призналась Маша и густо покраснела.

Ерожин невольно ею залюбовался. Маша была красива той красотой, которая не бросается в глаза, но если мужчина к ней приглядится и немного с женщиной пообщается, равнодушным эта красота его не оставит. «Колька не дурак», — подумал Петр. Ему вдруг до боли захотелось поцеловать заплаканный рот, прижать к себе тонкие красивые руки молодой женщины. Он вздрогнул и на всякий случай немного отодвинулся.

— Мне было очень грустно, что Коля собрался в отпуск один, — не заметив порыва собеседника, продолжила свой рассказ Маша. — Я даже подумала, дура, не завел ли он себе кого… Но Коля был такой нежный, такой любящий, что я перестала его подозревать. Так притвориться мужчина не может. Мы, женщины, это чувствуем…

— Тогда почему ты плакала? — не понял сыщик.

— Он со мной прощался не так, как прощаются при коротком расставании. Он прощался, как прощаются на всю жизнь, — ответила Маша и расплакалась снова.

— Николай не сделал никаких распоряжений перед отъездом? — Ерожин решил, что вопросы по делу, скорее приведут молодую хозяйку в чувство. Да и ему было легче не поддаваться соблазну, выдерживая более официальный тон.

— Коля сказал, чтобы я о деньгах не волновалась. Он все коммунальные платежи оплатил, а мне оставил пять тысяч долларов на расходы, — припомнила Грыжина.

— И на какой же срок он их оставил? Ты что, тратишь на жизнь пять тысяч в месяц?

— Что вы! — Маша снова покраснела. — Я трачу около восьмисот долларов, иногда немного больше. И не только на еду, у нас дорогой подъезд, охрана, уборщица.

«Охрана», — усмехнулся про себя Ерожин, припомнив пустующее место консъержа.

— Можно мне взглянуть на коммунальные платежи?

Маша встала и тихо вышла. Вернулась она минут через пять, неся в руках папку:

— Все здесь.

Ерожин раскрыл кожаную обложку и увидел кипу квитанций. Он достал очки и углубился в их изучение. Маша молча ждала, стоя рядом.

— Садись, Машенька. Мне неудобно сидеть в присутствии женщины, когда та на ногах. — Он улыбнулся и добавил: — Да еще на таких красивых. — Маша, не обратив внимание на комплимент, послушно уселась в кресло.

— Скажи, у Николая нет еще одной фирмы, где-то за рубежом? Может, он уехал поработать в другую страну, но не хотел, чтобы об этом знали, — предположил Ерожин, изучив бумаги.

— Почему вы так думаете? — растерялась Грыжина. Подобная мысль ей в голову не приходила.

— Потому что твой муж. оплатил коммунальные услуги на пять лет вперед, — ответил Ерожин, возвращая папку хозяйке.

— Ничего не понимаю…

— Николай сообщал, когда намерен вернуться? — наседал Петр.

— Недели через три….

— Он сам назвал этот срок?

— Нет, но и так ясно. В отпуск больше чем на месяц не ездят, — вымолвила она, продолжая взирать на гостя округлившимися от страха глазами.

— Спасибо, Машенька. — Ерожин вдруг заторопился.

— Уже уходите?

— К сожалению, — вполне искренно признался сыщик.

— А я?

— Ложись спать и ни о чем плохом не думай.

По дороге домой подполковник с гордостью отмечал, что генерал Грыжин в кобелизме обвинял его напрасно. Петр Григорьевич Ерожин на этот раз сумел себя побороть.