Тайная вечеря

— А почему ты мне все это сейчас рассказываешь?

— А потому, Леонардо, что тебя избрали хранителем этой информации.

Благородный херувим сделал глубокий вдох и продолжил:

— Мне хорошо известно, насколько опасно хранить эти тексты. Из-за них можно угодить на костер. О, умоляю тебя, не спеши уничтожить их, не изучив. Ты должен узнать как можно больше об этой Церкви Марии и Иоанна, чтобы при малейшей возможности отражать суть новых Евангелий в своих произведениях. Таким образом, исполнится старый библейский завет: имеющий глаза...

— ...да увидит.

Леонардо улыбался. Ему не нужно было много времени для принятия решения. В тот же вечер он пообещал херувиму взять на себя хранение этого наследия. Более того, они встретились еще раз, и человек в черном вручил маэстро книги и документы, которые мой учитель изучил с большим вниманием. Позже, с возвышением аббата Савонаролы и падением дома Медичи, мы переехали в Милан и, поступив в распоряжение герцога, стали выполнять самые различные его задания. Прежде мы были всецело поглощены живописью, теперь же занялись чертежами и конструированием штурмовых машин и летательных аппаратов. Но эта удивительная тайна, это откровение, свидетелем которого я явился в мастерской Леонардо, не давала мне покоя.

Хотите, Елена, я сообщу вам еще одну удивительную вещь?

Хотя маэстро больше никогда об этом не говорил ни с одним из своих учеников, на самом деле, я полагаю, что в настоящее время он действительно выполняет обещание, данное им Марсилио Фичино во Флоренции. Говорю вам это, положа руку на сердце: дня не проходит, чтобы я, глядя на работу маэстро в трапезной доминиканцев, не вспомнил последние слова маэстро, которые он произнес в тот далекий зимний вечер...

«Когда, друг Марсилио, ты увидишь на одной из моих картин лица Иоанна и свое собственное, знай, что именно здесь скрыт секрет, который ты мне доверил».

И знаете что? Я узнал лицо херувима на «Тайной вечере».

27

Мы похоронили брата библиотекаря в Галерее Мертвых незадолго до вечерней службы во вторник семнадцатого марта. С погребением поспешили, чтобы избежать разложения тела. Послушники обернули покойного белым полотном и обвязали ремнями. Затем они опустили его в подготовленную нишу, которую быстро засыпали землей и снегом. Все прошло очень быстро, в спешке, без соблюдения протокола, под предлогом необходимости поужинать прежде, чем стемнеет. И пока монахи перешептывались над ожидавшим их рисом с овощами и пирожками с медом, которые повар напек еще к Рождеству, мною овладело странное беспокойство. Почему приор и его свита — казначей, повар, одноглазый Бенедетто и ответственный за scriptorium — вели себя во время погребения так, как будто эти вторые за одну неделю похороны в монастыре Сайта Мария не являются чем-то из ряда вон выходящим? Почему все демонстрируют такое безразличие к судьбе брата Александра? Неужели никто не прольет по нему ни одной слезы?

Только падре Банделло в конце концов подал какие-то признаки человечности по отношению к несчастному. В своей краткой проповеди он намекнул, что располагает доказательствами того, что библиотекарь пал жертвой безумного заговора, организованного в Милане. «Поэтому он как никто другой заслужил христианского погребения в этом священном месте». Банделло выглядел по-настоящему озабоченным.

— Не верьте слухам, распространяемым по городу, — вещал он, не отводя взгляда от тела, которое братья медленно опускали в могилу. — Брат Тривулцио, упокой, Господи, его душу, умер мученической смертью от руки гнусного преступника, которого рано или поздно постигнет справедливая кара. Я лично об этом позабочусь.

Преступление или самоубийство? Как бы он ни старался, мои подозрения множились. Было очень трудно поверить в то, что два погребения за столь короткий промежуток времени были обычным для Санта Мария явлением. Последним, что я услышал от маэстро Леонардо перед тем, как с ним расстаться, было: «В этом городе ничто не происходит случайно. Не забывайте об этом».

В тот вечер я так и не поужинал.

Не смог.

Остальные братья, менее щепетильные, чем ваш покорный слуга, сразу после похорон ринулись набивать животы в приспособленном под трапезную зале, где и отдали должное остаткам угощения, предложенного герцогом в день похорон жены. Поскольку трапезная уже долгое время была загромождена лесами, подмостками и красками, все традиции обитателей монастыря нарушились, и теперь никто не удивится, даже если их пригласят обедать на второй этаж.

В таком положении вещей было, как я вскоре обнаружил, большое преимущество. Пока в трапезной шли работы, я мог быть уверен, что во время трапезы никто из монахов не прервет моих размышлений перед «Тайной вечерей». Что касается посторонних, то им тоже нечего было делать в таком холодном и пыльном помещении.

Именно туда, погрузившись в воспоминания о днях, которые мы провели с братом Александром над мучившей нac загадкой, я и направил свои стопы, чтобы помолиться за упокой его души.

В огромном зале не было ни души. Последние предзакатные лучи солнца все еще освещали нижнюю часть картины, выхватывая из сгущавшихся сумерек ноги Христа, скрещенные под столом. Предвещало ли это грядущие муки Мессии, или маэстро так изобразил его ступни по какой-то иной причине? Я перекрестился. Свет, сочившийся снаружи, пробивался сквозь неровную колоннаду внутреннего дворика, создавая ощущение призрачности и нереальности изображения.

И вдруг, вглядевшись в лица сотрапезников Иисуса, я понял главное.

Ошибки быть не могло. Иуда был наделен лицом брата Александра.

Как же я раньше этого не заметил?

Младший апостол сидел по правую руку от Галилеянина, молчаливо восхищаясь его безмятежной красотой. Вообще, за исключением возгласа изумления, вырвавшегося у Иакова Старшего, и оживленного спора, возникшего на другом конце стола между Матфеем, Иудой Фаддеем и Симоном, среди апостолов царило молчание. Была какая-то ирония в том, что, возможно, в этот самый момент душа брата Александра и в самом деле предстала перед Всевышним.

Если, подобно Иуде, библиотекарь решил свести счеты с жизнью и Банделло заблуждался относительно его невиновности, то его уделом была не Божья благодатъ, а вечные адские муки.

Блуждая взглядом по стене, я обратил внимание еще на одну деталь. Похоже, Иуда и Христос претендовали на один кусочек хлеба или, быть может, плод, до которого, тем не менее, ни один из них не успел дотянуться. В правой руке предатель держал мешочек с проклятыми деньгами, а левую вытянул в сторону, как будто пытался что-то схватить. Господь в задумчивости протянул правую руку в том же направлении. Что там могло быть такое, что заинтересовало их обоих? Что хотел отнять Иуда у Назаретянина в минуту, когда Сын Божий уже знал, что он его предал и что жребий брошен?

Из глубоких раздумий меня вывел неожиданный посетитель.

— Ставлю десять против одного, что вы здесь ничего не понимаете.

Я вздрогнул. Неизвестный в темно-красном плаще вышел из полумрака и остановился в нескольких шагах от меня.

— Вы, очевидно, падре Лейр?

Мои глаза широко раскрылись от изумления, когда я разглядел под украшенным перьями фиолетовым беретом нежное округлое женское лицо. Передо мной стояла девушка, переодетая мужчиной, что было не только противозаконно, но и опасно, и разглядывала меня с нескрываемым любопытством. Она была приблизительно моего роста, а ее женственные формы скрывали просторные одежды. В ожидании ответа она поглаживала блестящую рукоятку длинной шпаги.

Кажется, я заикался, отвечая ей.

— Не беспокойтесь, падре, — улыбнулась она. — Шпага нужна для того, чтобы защищать вас. Она не причинит вам вреда. Я пришла за вами, потому что все ваши сомнения заслуживают ответа. И пославший меня полагает, что нам необходимо оставаться в живых, чтобы вы могли этот ответ услышать.

Я потерял дар речи.

— Вам необходимо отправиться со мной в более безопасное место, — добавила она. — Дело, не терпящее отлагательства, требует вашего присутствия в другом конце города.