Невидимый всадник

— Видали? — хвастливо спросил он. — Климат!

— Вы разве не сибиряк? — спросила я удивленно.

— Нет, я, как начальник, с Украины.

Подъехал конюх в узких одноконных санях. Соколов не дослушал его инструкций насчет того, как обращаться с Факиром, что он любит, чего не любит… Бучинский вынес два тулупа, и Валентин приказал положить их пока в ноги.

Вид у Соколова был воинственный. Белоснежный полушубок перекрещивали ремни, на одном боку висел маузер в колодке, на другом — финский нож в чехле. За спиной — карабин.

Жестом он предложил мне сесть, сел и сам, принял вожжи от конюха.

— С богом, — мрачно сказал конюх, жалея Факира.

Валентин с ходу пустил коня на рысь, я едва не вылетела из узких санок. Мы лихо вынеслись со двора и покатили по колее. Валентин ухватил меня за талию и уже не отпускал.

Вдруг он отдернул свою руку как ужаленный. У дороги выросла фигура в черном полушубке и белой пушистой шапке.

Валентин резко притормозил и выскочил из саней.

— Где тулупы? — не дав ему произнести ни слова, спросил Савченко.

— Пока в ногах, товарищ начальник, — бодро отрапортовал Соколов.

— А когда вы их наденете, где вы будете сидеть?

— В санях, товарищ начальник, — простодушно ответил Соколов.

— А она у вас на коленях? Так было задумано, товарищ Соколов? — спросил Савченко тихо, но я услышала.

Он еще что-то добавил, что мне уже, видимо, слышать не следовало. После этого Соколов сказал, чтобы я вылезала, и поехал обратно на конюшню перезапрягать Факира в большие сани.

Я осталась на дороге с Савченко.

Он, не глядя на меня, а глядя вслед Соколову, сказал ворчливо:

— Разукрасился, как павлин. Навесил на себя целый арсенал.

Я ничего не ответила. Непонятно было, за что он на меня-то злится. Не я же в ответе за эти несчастные сани, тулупы и все прочее.

«Почему он сам не едет со мной?» Глупая мысль. Он же сказал про начальство. И вообще, что я о нем знаю? И что мне до него? И глаза, вглядывающиеся в меня с усилием понять… Так это все почудилось!

Медленно подъехал к нам Соколов в объемистых санях. Тулуп был уже на нем. Карабин торчал за спиной, остального вооружения не было видно.

— Одевайтесь и вы, Таисия Пахомовна, — хмуро сказал Савченко, — необязательно ждать, пока полушубок задубеет. Сорок пять ниже нуля. И ветер крепчает.

Я с трудом влезла в тяжелый тулуп, кислый запах овчины напомнил мне детство. Соколов не посмел помочь мне и только страдальчески сморщился, глядя, как я с трудом управляюсь с огромным тулупом.

«Мог бы помочь! Корона бы с головы не упала!» — сердито подумала я про Савченко.

— Трогайте, счастливо! — сухо сказал он и приложил ладонь к своей белой шапке.

Обрадованный Соколов закричал из тулупа:

— Будет порядочек, товарищ начальник!

Мы ехали медленно, пока не спустились в низину, где нас уже нельзя было видеть. Тут Соколов подгорячил Факира, и мы понеслись по наезженной колее так, что елки обочь замелькали, как велосипедные спицы.

— Что это вы там мурлычете? — прокричал мне на ухо Валентин и заглянул мне в глаза.

Я засмеялась, отвечать не хотелось. Я не заметила, что тихонечко, не разжимая губ, напеваю мотив, неожиданно возникший откуда-то, очень издавна.

Скрылись из виду поселковые постройки. Одинокое строение выросло у дороги и ускакало назад. Следы колесного трактора оборвались, и дорога все чаще пересекалась снежными наметами.

В открытом поле все как-то вздыбилось вокруг, завихрилось и вдруг успокоилось: въехали в лес.

— Чш, чш… — шипел Соколов на коня и пояснил: — Так полярники управляют собачьей упряжкой. — Факир полярную команду не понимал.

Расчищенная дорога завилась по просеке, синий снег искрил, как автогенное пламя, на ветках прыгали звезды.

Сразу стало слышно, как шумит ветер, сначала по верхам, а потом все ниже, все ниже. И уже было что-то опасное в том, что он так быстро снижался, ломая сучья, разбрасывая их, кружа в буреломе. Тайга скрипела и охала, как старая, подгнившая изба.

Потом показался просвет впереди. Но просвет был мутным, словно заснеженное окно, и что-то моталось там, кружило, мелькало, и выход из леса пугал, будто там, у выезда, и притаилась опасность. Соколов направил коня прямо в мутное метельное крошево.

— Пуржит, однако, — сказал он.

Снег под полозьями уже не взвизгивал, не утрамбованный снег дороги, а вроде бы целина.

— Дорогу-то знаете? — крикнула я в спущенное ухо его шапки.

Соколов самоуверенно кивнул головой: говорить было невозможно.

В поле шла такая круговерть, что мы повыше подняли воротники, и теперь только одни глаза были открыты навстречу беснующемуся ветру.

И я решила про себя, что лучше уж не видеть этого ужаса, закрыла глаза и погрузилась в воротник тулупа, как в теплый, кисло пахнущий омут. Последняя щемящая мысль моя была о том, не забыл ли Соколов взять с собой спички. Спичек не было и у меня.

Наверно, я дремала долго. Меня разбудил неуверенный голос Соколова:

— Мы совершенно правильно едем. Вообще говоря, уже должны показаться огни Долгунцов — это как раз середина пути.

Огни не показывались. И теперь я была уже уверена, что у него нет спичек. Эта мысль прямо-таки терзала меня. Неужели Соколов отправился в такую поездку без спичек? Но его, видимо, это мало заботило. А спросить я стеснялась.

Прошло еще какое-то время. Факир шел шагом навстречу ветру, ударяющему в его широкую грудь.

Я опять задремала и проснулась оттого, что мы стояли в поле. Соколов кричал мне в самое ухо — ветер выл шакалом.

— Вы придержите коня! Пойду посмотрю дорогу.

Я не смогла разомкнуть губы, молча приняла у него вожжи.

Соколов спрыгнул и сразу провалился в снег.

Лучше бы уж он не зажигал своего фонаря — такое адское мелькание пошло в его неярком косом луче. Фонарь вдруг погас, и Соколов исчез из виду за несущимся навстречу белым вихрем.

Я осталась одна.

Прошло минут десять. Ощущение беспомощности охватило меня. Стыдно было закричать, но все-таки я закричала бы, если бы можно было услышать крик в этом реве. Может быть, пурга унесла Соколова, как продавца воздушных шаров в «Трех толстяках»? Разве только вооружение могло удержать его на земле!

Еще несколько минут, и я уже совершенно уверилась, что с ним случилось несчастье. Он мог провалиться в яму, я слышала, здесь бывают такие ямы, засыпанные снегом, куда может провалиться тройка лошадей с санями, а не*то что один молодой человек небольшого росточка. Его могла просто закружить пурга и унести далеко в поле. В ужасе я закричала:

— Э-гей!

— Что вы такой крик подняли? — услышала я недовольный голос Соколова, выросшего как из-под земли рядом со мной. — У меня батарея села.

Он отнял у меня вожжи и сказал небрежно:

— Я же говорил, правильно едем. Немножко крюку дали.

Не садясь в сани, он стал поворачивать коня назад. Теперь поехали, огибая лес.

И Соколов и конь ободрились. На повороте Валентин не сдержал рыси, сани круто вильнули. Я опомнилась, когда они мгновенно скрылись из виду. Я вылетела, как куль с мукой, и теперь лежала на снегу, спеленутая тяжелым тулупом, а круговерть вокруг меня нисколько не разрежалась, и совершенно не верилось, что только что здесь были сани, конь и помощник начальника заставы…

Почему-то я не испугалась этого и хотела только одного: уснуть. Мне уже стало все равно, что это белое и мутное кругом сделалось темным, и быстро движущаяся тень успокоительно заволокла все перед глазами. Было только досадно, что кто-то уводит меня из спасительной тени, вытаскивает, тормошит. И я отбивалась сначала слабо, а потом, разозлись, хотя и не совсем придя в себя, двинула кулаком в варежке, как боксерской перчаткой.

— Да вы что деретесь? — услышала я обиженный и вовсе не смешливый голос Соколова.

Совсем очнулась я в санях. С удивлением озираясь, я установила, что мы все на том же месте.

— Мы что же, тут и останемся? — спросила я.