Страница 1 из 7
Питер Краузер
Печать Длани Господней
Со смешанным чувством трепета и жадного нетерпения встретил я, возвратившись однажды холодным и мокрым ноябрьским вечером к нам на Бейкер-стрит, сообщенное мне Холмсом известие. Утомленный долгим, длившимся целый день симпозиумом, посвященным методам лечения горловых инфекций, я, едва войдя, узнал, что нам предстоит немедленно отправиться в Хэрроугейт.
Вопреки предполагаемой длительности поездки и отдаленности на двести с лишним миль пункта назначения от столицы с ее суетой и однообразными буднями (что является двумя сторонами одной и той же стертой монеты), слова Холмса, безусловно, предвещали начало нового расследования. И хотя Холмс и сопроводил эту новость уверениями в необходимости для нас бодрящего йоркширского воздуха и благотворного влияния, какое он, несомненно, окажет на закупоренные наши сосуды (как бронхов, так и мозга), я заподозрил у него иной мотив.
Я никогда не рискнул бы оспорить утверждение, что друг мой имеет привычку время от времени удивлять всех проявлениями известной импульсивности. Не раз я становился свидетелем самых неожиданных его поступков. Казалось, его гнетет сознание собственной конечности, отчего, как я склонен был полагать, ему и внушали столь сильный страх периоды ленивого бездействия. Видимо, досуг он воспринимал как вызов своей жизнеспособности. Действие, а точнее, «игра ума», как нередко именовал он расследование гнусных преступлений, какие ему столь часто приходилось распутывать, — вот для чего он был рожден и к чему призван. По этой же причине я с такой готовностью повиновался всем его распоряжениям. Но что касается личных моих пристрастий, то к деятельности такого рода я относился двояко. В противовес тихой и даже ревнивой радости, какую я сейчас испытывал и о которой уже упомянул, перспектива столкнуться с новыми мерзкими деяниями всегда вызывала у меня некую опасливую настороженность. В данном случае чувство это было особенно отчетливым.
— Могу я хотя бы плащ скинуть? — осведомился я.
— Нет, время не терпит! — Холмс рвал и метал. — В нашем распоряжении всего час! Вот!
И он протянул мне листок и конверт, из которого листок этот был вынут.
Нацепив на нос очки, я рассматривал листок, исписанный беглым каллиграфическим почерком.
— Прочитайте вслух! — приказал Холмс горделиво, словно автором послания был он сам.
— «Многоуважаемый мистер Шерлок Холмс, — так начиналось письмо, — простите короткость моего к вам обращения и несомненное вторжение в вашу частную жизнь, но мне срочно необходимы ваши совет и помощь по поводу дела ужасной важности».
— Ужасной важности… — повторил Холмс, поворачиваясь спиной к потрескивающему в камине пламени. — Отлично сказано! — Взглянув на меня, он махнул рукой, призывая продолжить: — Дальше, Ватсон!
Я вновь обратился к письму:
— «Ситуация здесь в Хэрроугейте сложилась такая, что, чувствую я, требуется другой уровень опыта и знаний, чем те, сказать откровенно, что имею и могу предоставить я, и это несмотря на почти тридцать лет, что я на службе!» На службе? — Я вскинул глаза на Холмса. — Он что, полицейский?
— Читайте, читайте… — Холмс подошел к окну и выглянул на улицу.
Я опять вернулся к письму.
— «Нас терроризирует один негодяй, равного которому я еще не видывал, — читал я, — за ним теперь три убийства, а по какой причине — мы понять не можем. В письме было бы негоже описывать те бесчеловечные зверства, что он творит, но уверен, что они достаточно вас заинтересуют, чтобы вы приехали к нам не откладывая и так быстро, как сможете».
Письмо заканчивалось уверениями, что в случае принятия этого приглашения нам будут предоставлены комнаты в ближайшем пансионе и платить за них нам не придется.
Подписано послание было Джеральдом Макинсоном, инспектором полиции Северного Йоркшира.
— Что скажете на это, Ватсон? — спросил Холмс. Подобно кошке, он выгибал спину, греясь теперь у огня.
Единственное, что привлекло мое внимание в письме, — это стилистические погрешности, свидетельствовавшие о плохом владении его автора письменным английским, — наблюдение, которым я и не преминул поделиться с Холмсом.
— Кто он вообще такой, этот Макинсон?
— Насколько я помню, меня с ним самолично познакомил не кто иной, как друг наш Лестрейд. Малый этот приезжал в Лондон на семинар по внедрению теории бихевиоризма в практику работы правоохранительных органов. Вел он себя как человек вполне благовоспитанный.
— Видимо, так на него повлиял семинар, — заметил я.
— И это несмотря на полную нелепость этого мероприятия, — сказал Холмс.
Отойдя от огня, он весело потер руки, прежде чем вытащить из жилетного кармана часы и взглянуть на циферблат:
— Почти двадцать пять минут восьмого, Ватсон! — Положив часы в карман, он улыбнулся, потом сосредоточенно прищурился: — Ближайший пригородный поезд отходит от вокзала Кингс-кросс в десять часов четыре минуты. Я собираюсь успеть на него.
Я решил было воспротивиться, в полной мере ощущая всю бесполезность попытки, но Холмс уже повернулся и деловитым шагом направился к двери.
— Могу я попросить вас об одолжении, дружок? — бросил он мне через плечо. — Не возьмете ли вы на себя труд запаковать какую-нибудь подходящую одежду? Только, пожалуйста, не забудьте, что Йоркшир вовсе не принадлежит к числу мест с особо мягким климатом, тем более в это время года!
И с этими словами он, хлопнув дверью, скрылся в своей комнате.
Я взглянул на послание у меня в руках. Я никогда не уставал удивляться тому, какая малость способна была приводить моего друга в состояние крайней степени возбуждения и с какой быстротой достигал он этой степени. Черта столь же завидная, сколь и удручающая, ибо его прекрасное настроение в периоды занятости сменялось глубочайшей депрессией, когда в расследованиях образовывался перерыв. Временами Шерлок Холмс походил не столько на зрелого сыщика, сколько на наивного школьника, — так откровенны и ярки были все его реакции и душевные движения.
Я принялся собирать спальные принадлежности для нас обоих и одежду на несколько дней пребывания вне дома. С появлением Холмса мы тут же, без долгих разговоров, выбрались на холодную вечернюю улицу.
Без пяти десять мы сели в поезд, где немедленно разошлись по спальным купе. В положенное время поезд отошел от вокзала Кингс-кросс и начал свое движение на север, в сторону Йоркшира. Мерное покачивание вагона убаюкивало, меня клонило в сон. Я вглядывался в темноту за окном и видел, что с каждой милей туман зловеще густел.
В Лидс мы прибыли наутро в пятнадцать минут седьмого.
Покачивание вагона действовало на меня умиротворяюще и казалось даже уютным, почему я и выспался прилично. Чего, по-видимому, нельзя было сказать о Холмсе: когда утром я увидел его в коридоре, он выглядел бледным, осунувшимся, а глаза с набрякшими под ними мешками казались тусклыми. Он был уже полностью одет и готов, сойдя с поезда, начать новый этап нашего путешествия.
— Хорошо выспались, дружок? — осведомился он тоном, не столько предполагавшим ответ, сколько выражавшим его неудовольствие тем, что задать мне этот вопрос он смог, по его мнению, слишком поздно.
— Хорошо, — отвечал я, — а вы как спали?
В ответ он чуть поморщился и натянул перчатки.
— Как вам известно, — сказал он, — я не терплю периодов вынужденного безделья, когда не вижу вокруг ничего, что было бы достойно моего внимания. — Он похлопал рукой об руку, и лицо его под дорожным прикрывающим уши кепи внезапно прояснилось. — Так или иначе, до пункта назначения остается только пятнадцать миль! Поезд туда будет через полчаса. — С этими словами он поднял свою сумку и пошел по коридору к выходу.
Хэрроугейт — прелестный городок, где оживленные улицы пересекаются благоустроенным шоссе и окаймляются зеленой полосой возделанных полей, называемой «Двести акров» или же попросту «Глушь». Пейзажи ее и проступали из утреннего тумана, когда мы приближались к станции.