Кровь

Нодар Думбадзе

Кровь

Стриженный мальчуган с нанизанными на прутик бычками в руке стоял, понурив голову, под липой, печальными глазами разглядывал свои облепленные грязью голые ноги и думал: «До чего же этот старик похож на моего отца! Седые волосы… Черные брови… Широкий нос… Красивые глаза… И голос — низкий, приятный… Если закрыть глаза, можно представить, что он — мой отец!..»

И мальчуган зажмурился.

— Вот поэтому-то я и пригласил вас, уважаемый мой Кишварди!.. Нет больше моих сил! Совсем отбился от рук, негодник!.. Все дети как дети — с книгой не расстаются, а он знай себе день и ночь ловит этих бычков!.. А что он выкинул третьего дня?! Бросил в наш общий — с Гоподзе — колодец огромный арбуз! Арбуз лопнул, и вот уже неделю две семьи вместо воды пью компот!..

— Убей меня бог! Это правда, мальчик?! Уж не беспокойтесь, уважаемая Юлия! Вот как заберу его в Гурию, да как повешу за ногу на чинаре, — напляшется он у меня!

— Не знаю, за что вы его там повесите, но я так скажу: счастливая его мать, не пришлось ей глядеть на этого негодника. И отец его тоже, между прочим, счастливый…

— Как вы полагаете, уважаемая Юлия, не будет, значит, с ним сладу?

— Не знаю, ничего я не знаю… Судите сами: послала я его недавно на мельницу… Пуд отборной кукурузы унес, изверг, а вернулся с пятью фунтами муки в мешке. Остальное отдал, оказывается, непутевым детям Валико Кухалашивли! «Много их в доме, говорит, живут впроголодь…» Каково, а?!

— Убей меня бог! Это правда, мальчик?!

— Это еще что! Позавчера он да дружок его — босяк Кукури Угулава — прокрались в сад — подумать только! — своего же учителя географии Датико Цверава, навали персиков и выменяли их на табак! Каково?!

— Убей меня бог! Это правда, мальчик?!

— Да что вы заладили — «правда?», «правда?»! что же, по-вашему, я вру?

— Что вы, что вы, уважаемая Юлия! Это я к тому — неужто для него нет спасения? Неужто он пропал совсем?!

— Нет, почему же… Спасти его, конечно, можно, но это свыше моих сил… Здесь нужна крепкая, мужская рука! К тому же, кроме него, на моей шее еще два зверя — Зураб и Вахтанг, дети моего Коли. Те почище этого. Вот вернулся с выгона — убедитесь сами!

— Мда-а-а… что же вам сказать, уважаемая Юлия!.. Пока были живы его родители — меня и близко к ребенку не подпускали… Чужой я для него, понимаете? Чужой!..

— Не говорите, уважаемый Кишварди! Ведь он как-никак мужчина и с мужчиной легче найдет общий язык… К тому же он продолжатель вашего рода…

— Оно-то, конечно, так… А как у него с учебой, уважаемая Юлия?

— Гм!.. Мальчишка, укравший персики у своего учителя и ради развратной книжки «Декамерон» продавший серебряные ложки собственной бабушки, — о какой учебе может думать такой мальчишка, скажите сами ради бога, уважаемый Кишварди!

— Это правда, мальчик?! Решено! Заберу его в Гурию и повешу за ногу на чинаре!

— Да вот, пожалуйста, полюбуйтесь на него: мы тут убиваемся, а ему хоть бы хны! И в ус не дует!

А мальчик стоял под липой с закрытыми глазами и думал: «Устала бедная моя бабушка Юлия… Какой у нее раньше был приятный голос, а теперь во какой злой!.. А может, это мне так кажется? Этот — дед, что ли? — говорит так спокойно и приятно… Да, видать, устала она… Эх, хоть бы сейчас она не послала меня с этим — дедом, что ли? — а впредь я никогда не обижу ее, никогда!.. Лишь бы не послала… Лишь бы не послала…»

— Сирота он, уважаемая Юлия… Кроме розг, ему и ласка нужна…

— Сирота сироте рознь! Много он понимает в ласке! Ласка…

— Это правда, мальчик?! А вот как заберу его в Гурию, да как повешу за ногу… Когда его забрать, уважаемая Юлия?

— Да хоть сейчас! Долго ли его снаряжать?

— Как же так… Мальчишка гол как сокол…

— Таким я и привезла его в прошлом году из Авчала, уважаемый Кишварди… Может, прикажете справить ему чоху с позументом?

— Бедный мой мальчик!

— Откушали бы перед дорогой, уважаемый Кишварди…

— Да нет, не беспокойтесь, уважаемая Юлия… Закусим в Самтредиа, а там и до дому рукой подать…

— Воля ваша… счастливого вам пути…Да хранит вас святой Георгий!..

— Дай бог вам счастья, уважаемая Юлия!..

— Вот, захватите с собой, уважаемый Кишварди!

— Что это?

— Да документы его разные… В сентябре, надо полагать, пошлете его в школу, — понадобятся… В четвертый класс он перешел… Правда, в справке ошибка — вместо Ломджария Нодари записали Ломджария Надири 1. Впрочем, по-моему, не ошибка это, а так оно и есть.

— Это правда, мальчик? Что ж заберу его в Груию и повешу за ногу на чинаре…

— Вешайте, за что хотите, но только чтоб глаза мои его больше здесь не видели!

— За ногу, за ногу повешу!

— Бог вам в помощь!

1 Игра слов: Нодари — мужское имя, надири — зверь.

— А не поможет, так возьму его в такой оборот, что аж камни от жалости заплачут!

— Ну, так до свидания, уважаемый Кишварди!

— Всего вам хорошего, уважаемая Юлия!

Сия приемо-сдаточная процедура произошла в августовский полдень 1938 года в местечке Хони между имеретинской бабушкой — то есть матерью матери Нодара Ломджария, уважаемой Юлией Микеладзе, и его гурийским дедом — то есть отцом отца, уважаемым Кишварди Ломджария.

А спустя час мальчик, то есть Нодар Ломджария, рожденный 14 июля 1928 года в городе Тбилиси в семье служащего, плелся, словно теленок на веревке, за дедом, понуро шагавшим по раскаленной, пыльной дороге…

Из Хони до Кулаши дед и внук добрались на пролетке, из Кулаши в Самтредиа ехали на линейке. Здесь, не перекусив, пересели на грузовик чайной фабрики, следовавший в Чохатаури. Оттуда пешком направились в село Интабуети.

Дед шел впереди, внук — за ним. Измученный старческим недугом дед тяжело кряхтел и стонал. Завидев идущего навстречу путника, он умолкал, низко с ним раскланивался, а затем, выждав несколько минут, вновь начинал стонать и кряхтеть. Иногда он молча оглядывался на мальчика — так оглядывается старая кляча на отставшего жеребенка, боясь потерять последнего своего отпрыска.

Мальчик шел и думал: «Вот впереди шагает старик — хилый, больной, стонущий, с выцветшей шляпой на голове… Он обещает повесить меня за ногу на дереве… Этот старик — мой дед. Отец моего отца… Дед! Что же заставляет меня следовать за ним? Почему я покорно, словно раб, тащусь по этой пыльной дороге? Два шага в сторону — и, никаких чертей! Что это за сила? Почему я, уставший, голодный, изнемогающий от жары и жажды, не смею свернуть с дороги? Почему? Как эта сила называется?»

— О чем ты думаешь, внучек? — обернулся вдруг старик.

— Ни о чем! — ответил, не задумываясь, опешивший мальчик. Он ожидал всего, но только не такого вопроса.

Старик сошел на обочину дороги, присел. Отдышавшись и накряхтевшись, он поглядел на мальчика, потом стал считать, загибая пальцы: 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38.

— Родился ты, внучек, в двадцать восьмом. Теперь у нас тридцать восьмой. Значит, тебе пошел одиннадцатый… Взрослый уже… Как же это ты можешь ни о чем не думать, а? Или скрываешь от деда?

— Да нет, дедушка, не думал я ни о чем! — солгал мальчик.

— А пора бы и привыкнуть думать, внучек, пора!..

Старик, кряхтя и охая, встал и продолжил свой путь. Мальчик, словно теленок на веревке, послушно поплелся за ним…

Мальчик — загоревший, с взъерошенными волосами — стоял, опершись на заступ, под чинарой, грустными глазами разглядывал свои облепленные грязью голые ноги и думал: «Как она состарилась, согнулась на один год! Лицо — одни морщины… Голос какой-то сиплый. И все же она похожа на мою мать — молодую, красивую, нежную, кареглазую, добрую мою маму. Похожа и волосами и походкой… Если закрыть глаза, можно представить, что она — моя мать!»