Страница 5 из 28
Что дальше – не известно ровным счетом ничего достоверного, но представить не трудно: нищенское детство, крохи образования, незавидные перспективы. Действительно, в двенадцать лет Нестор окончил начальную школу, а дальше пришлось ему зарабатывать на пропитание поденным трудом. Так встретил он первый год XX столетия. Нестор, несомненно, был натурой одаренной и страстной, а такие качества в людях проявляются рано; горячий и вспыльчивый, он остро чувствовал несправедливость, а природная отвага толкала его на действия прямые и резкие. А тут наступил грозный девятьсот пятый год, когда Россия словно сорвалась с места и покатилась по кручам и пропастям. Нестор Махно, как и многие его сверстники, стал одновременно и героем, и жертвой начавшегося неслыханного катаклизма. Судьбе его суждено было определиться рано.
Грозными предвестниками будущих бурь стали крестьянские волнения в Восточной Украине в 1902 году. Предыдущий год оказался неурожайным, хотя тяжкого голода не случилось, но многие селяне попадали в кабалу к богатым, проедали запасы, резали племенной скот. Давнее раздражение накапливалось, а в марте 1902-го, с приближением весеннего сева, начались захваты крестьянами помещичьих земель. Тут же неизбежно возникали пожарища и разгромы имений с сопутствующим этому хаосом и взаимным. озверением. Власти ответили как обычно: ввели войска, и хоть крови не пролилось, до тысячи мужиков посадили (не надолго, правда), а еще больше – просто побили нагайками или чем придется. Войска ушли, и все пошло по-старому.
Гуляйполе и его окрестности оказались на окраине волнений, но и там кипели страсти, накалялась взаимная вражда. Тринадцатилетний Нестор, впечатлительный и нервный, не мог на все это смотреть хладнокровно. Тщедушный и малорослый подросток, сирота, живущий в бедности, – ясно, какие чувства он должен был тогда испытывать, какая пружина ненависти сжималась в его душе: ах, вы так… ну, постойте же!… А кто эти «вы», в чем олицетворяется мировое зло, у него сомнений не имелось: офицеры и чиновники в форменных мундирах, богачи (мужчины и женщины в нарядных одеждах) и вообще все те, кто стоит за эту постылую власть.
Нестор продолжал поденщичать, занимаясь чем придется. Никто им не интересовался, ничему не учил и не наставлял, мать с утра до ночи пеклась о хлебе насущном, братья перебивались, как и он, а от православной веры Нестор отстал с детства. Почему, как – можно только предполагать, но о том дружно говорят все свидетельства. Некому было ни пожалеть бедного юношу, ни приласкать, ни просветить, ни успокоить. Зато вкрадчивые наставники нашлись…
Много лет занимаясь данным сюжетом, перечитав множество книг и документов, все крепче убеждаюсь, что в России воцарилось с того самого 9 января тысяча девятьсот проклятого пятого года какое-то безумие, общественное помешательство, социальная эпидемия. Все слои общества загалдели каждый по-своему, но друг друга не слышали, взаимно раздражались и, вспомнив не ко времени совет одного известного кабинетного революционера, стали «звать Русь к топору».
На зов, к сожалению, откликнулись, да еще как! Впрочем, топор за полвека со дня памятного революционного манифеста технически устарел: его успешно заместили динамит, многозарядный пистолет и даже броненосец, захваченный возбужденной матросней. Места нет рассказывать обо всем подробно, но одно, очень важное для определения судьбы гуляйпольского юноши Нестора Махно, надо отметить. С краткой до гениальности простотой это выразил один из безымянных героев «Тихого Дона», подлинный «глас народа», словно из самых глубин прозвучавший: «Подешевел человек за революцию». Отчеканено было уже на исходе гражданской, когда опыт топора и восставших кораблей накопился предостаточный.
С конца девятьсот пятого года стрельба из-за угла и взрывы динамитных бомб-самоделок сделались в России некой привычной повседневностью. Революционно-террористическое безумие охватило целые слои незрелой молодежи, а многие образованные дяди одобрительно хлопали и даже помогали «потерпевшим». Убивали мелких чиновников, рядовых полицейских…
Из этого нетрудно определить действия молодого и вспыльчивого Нестора. Тут и встает важнейший нравственный вопрос: а кто шептал в ухо молодому чернорабочему призывы и указывал на адреса жертв?
К счастью для нашего повествования, сохранилась публикация в журнале «Каторга и ссылка» за 1927 год о гуляйпольской группе анархо-коммунистов, точнее – о процессе над ней. Публикация сумбурная, бестолковая, но сводку достоверных фактов по ней можно составить. Летом 1906-го в Гуляйполе сложилась террористическая группа. Во главе ее стали Вольдемар Антони (он и снабдил мальчишек оружием) и Александр Семенюта (любопытно, и это, кажется, общее правило в таких делах, что оба они после арестов своих сподвижников благополучно укрылись в Париже). Группа ставила своей целью борьбу со всеми «богатыми» за «свободу народа». И пошло-поехало.
В суховатом тексте обвинительного заключения перечислялось: 5 сентября 1906-го трое юношей с лицами, измазанными сажей, отняли у торговца Брука 151 рубль и золотые часы… 13 сентября того же года у промышленника Кригера – 425 рублей и слиток серебра… В августе 1907-го напали (в масках) на купца Гуревича, но неудачно – племянник поднял тревогу… Ну, и так далее. Наконец, 19 октября 1907-го попытались ограбить почтовую повозку, ничего не взяли, однако убили двух человек. Разумеется, вскоре всех выследили и взяли, отдали под военный суд: пятнадцать молодых людей.
Юного Нестора Махно, деятельного сподвижника террористической группы, тоже схватили, ему вменили в вину участие в бандитском нападении на Брука, Кригера и Гуревича, что было по тогдашним законам преступлением весьма тяжким. За это, конечно, не отвечали эмигранты, призывавшие «бить всех под корень», которые благополучно отдыхали на берегах швейцарских озер…
В 1910 году в Екатеринославе состоялась долгая и томительная для подсудимых волокита судебного заседания (тогда еще не изобрели стремительных «троек» или жутких «ОСО»), преступление было злодейским, приговор ясен: смертная казнь через повешение. Но… в момент преступления Нестор еще не достиг совершеннолетия, то есть ему не исполнился двадцать один год. Приговор пошел на перерассмотрение, он попал – ирония судьбы – к ново-назначенному военному министру Сухомлинову (личность столь же известная, сколь и темная), тот, согласно закону, заменил казнь бессрочной каторгой. Позже в правой эмигрантской печати 20-х годов Сухомлинова – тоже эмигранта – упрекали за «либерализм»; упрек несправедлив: в данном случае он, авантюрист и гешефтмахер, поступил по закону.
В 1910 году, более точных данных нет, Махно отправляют в Москву, в Бутырскую каторжную тюрьму. Судьба его отныне определилась окончательно – он стал, как с гордостью говорили тогда о себе многие ему подобные, профессиональным революционером. Здесь довелось ему провести около семи лет.
Итак, Нестор Махно получил «бессрочную», то есть пожизненную, каторгу – этой мерой наказания заменялась смертная казнь, полученная по приговору суда. В 1910 году по всей России насчитывалось 28 742 каторжника, но большинство их составляли уголовники, совершившие наиболее тяжкие преступления. «Политических» насчитывалось около пяти тысяч – одним из них стал в том же году Махно. В подавляющем числе то были участники вооруженных и террористических выступлений: эсеры, анархисты, члены большевистских боевых дружин, воинствующие националисты, прочие деятели крайне революционного толка.
Махно был в том ряду не первым, а главное – не последним. Получилось так, что зажженное им пламя обожгло не только его самого «со товарищи», но много позже воронка разросшегося тюремного ада всосала туда его жену и дочь…
В тюремной среде тяжесть наказания в немалой степени определяет для заключенного положение в своеобразной иерархии внутри узилища: Махно осудили на «бессрочную», и, хоть он был молод, это придавало ему соответствующий «авторитет». В описываемое время среди каторжан пожизненное заключение среди всех прочих имели только восемь процентов. Так он изначально оказался на вершине внутритюремной пирамиды, что давало ему некоторую нравственную опору – важнейшее приобретение той жизни, а также материальную поддержку сокамерников: для бедняка, каким он был, это уже немало.