Улей

Ромуло в своей букинистической лавчонке читает газету.

«Лондон. Московское радио сообщает, что несколько дней тому назад в Тегеране состоялось совещание между Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным».

— Ах, этот Черчилль! Чистый дьявол! Столько лет старикану, а носится по всему свету будто мальчишка!

«Главная ставка фюрера. В районе Гомеля, на центральном секторе Восточного фронта, наши войска оставили пункты…»

— Эге! Сдается мне, дела у них идут из куля да в рогожу!

«Лондон. Президент Рузвельт, прибыл на остров Мальту на своем самолете-гиганте „Дуглас“.

— Вот молодчина! Готов руку дать на отсечение, в этом самолете даже уборная есть!

Перевернув страницу, Ромуло пробегает рассеянным взглядом колонки газетного текста.

Несколько коротких, густо отпечатанных строк привлекают его внимание. В глотке у него пересыхает, в ушах раздастся звон.

— Только этой напасти не хватало! Вот не везет бедняге!

Мартин подходит к могиле матери. Надпись на плите довольно хорошо сохранилась: «Покойся с миром. Донья Филомена Лопес Морено, вдова дона Себастьяна Марко Фернандеса. Скончалась в Мадриде 29 декабря 1934 года».

Мартин не каждый год ходит на могилу матери в день ее смерти. Ходит, когда вспомнит.

Мартин обнажает голову. Сладостное ощущение покоя разливается по всему телу. За кладбищенской оградой, там, вдалеке, виднеется темно-бурая равнина, на которой лежит, будто почивая, солнце. Воздух холодный, но мороза нет. Мартину, стоящему со шляпой в руке, кажется, будто кто-то его гладит по лбу, — легкое, почти уже забытое прикосновение, давняя ласка времен детства…

«Как здесь хорошо! — думает он. — Буду приходить сюда почаще».

Еще немного, и он бы присвистнул от удовольствия, но вовремя спохватился.

Мартин озирается по сторонам.

«Хосефина де ла Пенья Руис, отошла в горнюю обитель в день 3 мая 1943 года, одиннадцати лет от роду».

— Ровесница той девочки на велосипеде. Может, они были подружками и за несколько дней до смерти эта ей говорила, как говорят иногда одиннадцатилетние девочки: «Когда я вырасту большая и выйду замуж…»

«Досточтимый сеньор дон Рауль Сориа Буэно. Скончался в Мадриде…»

— Досточтимый человек гниет в деревянном ящике!

Мартин вдруг спохватывается, что говорит ерунду.

— Ну-ну, Мартин, успокойся.

Он снова поднимает глаза, и в памяти его всплывает образ матери. Не той, какой она была в последние свои дни, нет, Мартин видит ее тридцатипятилетней…

— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, как мы прощаем должникам нашим… Нет, кажется, что-то не так.

Мартин начинает сначала и опять сбивается — в эту минуту он отдал бы десять лет жизни, чтобы вспомнить «Отче наш».

Закрыв глаза, он с силой сжимает веки. И вдруг начинает бормотать вполголоса:

— Мать моя, иже еси в могиле, я ношу тебя в своем сердце и молю Бога, чтобы Он упокоил тебя в вечной славе, как ты заслужила. Аминь.

Мартин улыбается. Ему ужасно нравится молитва, которую он придумал.

— Мать моя, иже еси в могиле, молю Бога… Нет, не так.

Мартин морщит лоб.

— А как же?

Фило все плачет.

— Я не знаю, что делать. Муж ушел повидаться с другом. Мой брат ни в чем не виноват, уверяю вас, это, наверно, ошибка, каждый может ошибиться, у брата все в порядке…

Хулита не знает, что сказать.

— Я тоже так думаю, конечно, они ошиблись. Как бы там ни было, по-моему, надо что-то предпринять, сходить к кому-нибудь… Поверьте, надо!

— Да-да, посмотрим, что скажет Роберто, когда придет.

Фило вдруг разражается громкими рыданиями. Малыш, которого она держит на руках, тоже плачет.

— Я только одно могу сделать — помолиться Пресвятой Деве — утешительнице скорбей, она всегда меня выручала из беды.

Роберто и сеньор Рамон пришли к согласию. Так как дело Мартина в любом случае не может быть очень серьезным, лучше всего ему явиться самому, безо всякого. Зачем прятаться, когда тебе, в общем-то, нечего скрывать? День-другой надо выждать, Мартин это время может преспокойно провести в доме сеньора Рамона, а потом — почему бы нет? — он явится куда следует и сопровождении капитана Овехеро, дона Тесифонте, который ни за что не откажет в такой услуге и, уж конечно, поручитель надежный.

— Это мне кажется очень разумным, сеньор Рамон, весьма благодарен вам. Вы истинно порядочный человек.

— Полно, друг мой, полно, просто я считаю, что это наилучший путь.

— Да, вполне согласен. Поверьте, как поговорил с вами, так на душе легче стало…

Селестино написал уже три письма, собирается написать еще три. Дело Мартина очень его тревожит.

— Не заплатит мне — и не надо, но я не могу это так оставить!

Держа руки в карманах, Мартин спускается по пологим дорожкам кладбища.

— Да, пора начать новую жизнь. Самый правильный путь — это ежедневно работать. Если бы меня взяли в какую-нибудь контору, я бы пошел. Вначале, конечно, пришлось бы трудно, но потом можно было бы даже писать в свободные минуты, особенно если отопление хорошее. Поговорю с Пабло, он, наверно, что-нибудь знает. Неплохо, я думаю, в канцеляриях профсоюзов, там платят кучу денег.

Образ матери исчез из головы Мартина, будто ластиком его стерли.

— Еще, полагаю, очень неплохо в Национальном институте планирования, только туда, я думаю, труднее поступить. В таких учреждениях лучше работать, чем в банке. В банках служащих эксплуатируют — один раз опоздаешь, тебе при выплате жалованья делают вычет. В частных конторах тоже можно хорошо успеть, я бы, пожалуй, охотнее всего взялся за организацию рекламы в прессе. Вы страдаете бессонницей? Это глупо? Вы сами виноваты в своем несчастье! Таблетки «икс» — ну, например, «Марко» — сделают вас счастливым человеком, не причиняя ни малейшего вреда вашему сердцу!

Мартин увлечен своей идеей. У выхода с кладбища он спрашивает привратника:

— Нет ли у вас газеты? Если вы ее уже прочитали, я заплачу, мне надо посмотреть кое-что меня интересующее…

— Пожалуйста, возьмите так, я уже прочитал.

— Очень вам благодарен.