Страница 18 из 20
Наконец они достигли какого-то громадного помещения и вышли на его середину. Хёйчи показалось, что здесь собралось очень много людей — гораздо больше, чем жило во всей его деревне, ибо шелест шелка одеяний походил на ласковый шум морского прибоя. Все они говорили вполголоса, и их речь была речью придворных. Юношу усадили на дзабутоны[59], приготовленные специально для него, и ласково сказали, чтобы он чувствовал себя непринужденно. Заняв свое место, Хёйчи настроил инструмент. Затем голос женщины, который, по его предположению, должен был принадлежать рёйо[60], обратился к нему:
— Тебе дан высочайший приказ: спеть под музыку бивы все, что ты знаешь о Хейке.
Так как полное повествование о давно случившемся заняло бы много вечеров, Хёйчи отважился спросить:
— Высокородная госпожа, эту историю невозможно рассказать всю за один вечер. Может быть, благородные присутствующие желают услышать какую-нибудь одну часть?
Тот же женский голос ответил:
— Тогда спой нам про битву при Данноура, так как эта часть из всех частей самая печальная,
И Хёйчи возвысил свой голос и запел про сражение на горьком море, чудесно заставляя свою биву гудеть, как изгибаемые луком весла, и стонать, как мачты мчащихся кораблей, и свистеть, как летящие стрелы, и кричать, как кричат люди в бою. Он сумел передать тяжелую поступь воинов, и удары железа о шлемы, и плеск воды, принимающей сраженных в свои глубины.
Во время коротких пауз справа и слева от себя слепой музыкант мог слышать тихие восклицания:
— Какой великолепный исполнитель!
— Никогда в наших местах мы не слышали такой игры!
— Нет никого во всей Империи, кто мог бы сравниться с Хёйчи!
От этих слов новые силы и еще большее вдохновение пришли к юноше. Он запел и заиграл еще лучше. И шепот изумления рос вокруг него. Когда же он, наконец, дошел до места, где рассказывалось о горестной судьбе императорского наследника и беспомощных женщин и о том, как придворная кормилица Нийно-Яма совершила смертельный прыжок с маленьким наследником на руках, все слушатели разом испустили один долгий-долгий содрогающе-ужасный вопль страдания. После этого они запричитали и заплакали так горько и жалобно, что слепой музыкант сам испугался тех чувств, которые он исторг из сердец присутствующих. Продолжалось это долго. Потом постепенно звуки сетований и плач смолкли, и воцарилась глубокая тишина. Голос рёйо раздался в ней гулко и неожиданно:
— Мы слышали, что ты очень искусный игрок на этом инструменте — биве и не знаешь себе равных в пении, но мы не могли даже вообразить, что кто-либо вообще может иметь такой талант. Сегодня вечером ты всех нас поразил. И наш Господин высочайше повелел сообщить, что он намеревается достойно тебя наградить. В этой деревне мы останемся еще на семь дней, после чего предпримем обратное путешествие. Тебе приказано приходить сюда каждый вечер, вплоть до нашего отбытий, и услаждать нашего повелителя и нас своим искусством.
Таким образом, и завтра ты придешь сюда в это же время. Стражник, который привел тебя сегодня, придет за тобой… Но есть еще одна вещь, о которой мне ведено тебя предупредить. В течение всего времени, пока наш августейший Господин будет находиться в этой местности, ты не должен говорить никому ни слова о визитах сюда. Он путешествует инкогнито и не желает, чтобы это было раскрыто… А теперь ты можешь идти к себе в храм.
Хёйчи очень вежливо выразил свою благодарность за честь, которая была ему оказана, после чего знакомая женская рука проводила его до выхода из дворца. Здесь он был передан самураю, который довел юношу до храма, помог ему подняться на террасу и ушел, немногословно попрощавшись.
Когда утомленный музыкант добрался до своей постели, раздались первые робкие посвистывания птиц, приветствовавших занимающуюся зарю. Священник не заметил отсутствия своего юного друга, так как, вернувшись очень поздно, подумал, что тот спит. Сам же Хёйчи не нарушил данного обещания и ничего ему не рассказал о своем ночном приключении. За день молодой человек хорошо отдохнул, а в середине следующей ночи появился тот же самурай и повел его уже знакомым путем во дворец. Здесь Хёйчи опять пел и играл на биве и достиг еще большего успеха. И опять высокородные собравшиеся плакали, стенали и причитали.
Однако на этот раз его отсутствие было замечено. Утром после того, как Хёйчи вернулся в храм, его позвали к священнику, и тот сказал ему тоном ласкового упрека:
— Мы очень волновались за тебя, друг Хёйчи, Бродить где-то одному слепому в такой поздний час опасно. Почему ты ушел, ничего нам не сказав? Я приказал бы слуге тебя сопровождать. Где ты был?
Музыкант ответил уклончиво:
— Прости меня, мой добрый друг! Но мне было необходимо позаботиться об одном моем деле, и я не мог этого сделать в другое время.
Священник был больше удивлен, чем огорчен скрытностью Хёйчи. Он почувствовал в ней нечто неестественное и предположил, что могло случиться что-то недоброе. В местности, пользующейся такой дурной славой, слепой юноша легко мог оказаться жертвой колдовства или обмана какого-нибудь злого духа. Он больше не стал задавать вопросов, но по секрету от Хёйчи приказал своим слугам присмотреть за ним, а в том случае, если музыкант покинет храм после наступления темноты, тайно проследить, куда он направится.
Настала следующая ночь, и Хёйчи опять пошел во дворец, неся в руке биву. Это было замечено, и слуги с фонарями попытались его преследовать. Однако мрак был таким густым и лил такой сильный дождь, что люди потеряли юношу из виду еще до того, как сами выбрались на дорогу. Тем не менее, было очевидно, что Хёйчи шел чрезвычайно быстро. Обстоятельство загадочное, если учесть, что он был слеп, а дорога из-за дождя была скользкой и глина большими комьями липла к ногам. Слуги священника прошли по всей деревне, стучась в каждый дом и спрашивая о певце, но никто ничего не мог о нем сообщить. В конце концов, так и не найдя Хёйчи, все отправились назад, в храм, по дороге вдоль берега. И вдруг слуги остановились, пораженные звуками неистово наигрываемой мелодии и вдохновенного пения. Они доносились с кладбища. Люди стали приглядываться, но за исключением призрачных огоньков, которые всегда летали там темными ночами, все было черно в том направлении. Сперва самые храбрые, а за ними и остальные поспешили на кладбище, и вот какая картина предстала перед их взорами при свете тусклых фонарей: перед поминальным камнем Антоку Теннё сидел в полном одиночестве Хёйчи и невзирая на дождь исступленно играл и пел песню о битве при Данноура. А над ним, и вокруг него, и над всеми многочисленными поминальными камнями, как мерцающие свечи, горели ониби — огоньки мертвых. Кто мог подумать, что рядом с живым человеком может собраться такое количество духов умерших!
— Хёйчи-Сан! Хёйчи-Сан! — закричал слуга. — Ты околдован? Хёйчи-Сан!
Но слепой, казалось, их не слышал. Всё энергичнее он заставлял свою биву звенеть, греметь и бряцать. Всё более и более яростно он пел песню о великом сражении. Тогда они стали его трясти и кричать прямо в ухо:
— Хёйчи-Сан! Хёйчи-Сан! Сейчас же идем с нами домой! Певец вздрогнул и сказал им с укоризной:
— Как вы смеете прерывать меня таким образом перед этими высокородными собравшимися?! Это недопустимо!
В ответ на такие слова, несмотря на необычность происходящего, слуги не смогли удержаться от хохота. Будучи уверенными, что Хёйчи заколдовали и словами ему ничего не докажешь, они схватили его за бока, рывком подняли на ноги и, преодолевая его сопротивление, потащили домой, в храм. Здесь по приказу священника с еще не пришедшего в себя юноши стащили мокрую одежду, переодели в сухое, а затем заставили его выпить сакэ и поесть.
Утром настоятель храма сам пришел в комнату друга и потребовал у того полного объяснения своих странных поступков минувшей ночью. Хёйчи долго колебался. Но, наконец, видя, что его поведение не на шутку огорчило и встревожило доброго священника, он решил прекратить упорствовать в своем молчании и рассказал обо всем, что случилось, начиная с первого визита самурая.
59
Дзабутон — подушка для сидения на полу.
60
Рёйо — старшая фрейлина при дворе японского феодала.