Клеменс

Купец поглядел на женщин, усмехнулся и покачал головой.

– Эх вы, филёзофы… Для чего ж тогда вы живете? Зачем работаете? На что деньги копите?

– На черный день! – расхрабрившись, выпалили мужики. – Недаром Девятибедовкой зовемся. Полями отгородились, небесами прикрылись…

– А играете вы весело…

– Кого-кого, а уж музыкантов нам не занимать.

И все повернулись к Должнику – пусть-ка сыграет этим кожаным карманам, пусть увидят, чем Девятибедовка славится.

…Вроде вечеринка удалась на славу, вовсе не казались убогими ни лапти, ни рубища, – а тут, под взглядами приезжих господ, все почувствовали себя так, словно на них пыльные мешки напялены.

– Эй, Должник, давай сыграем! – Поначалу купцы при виде инструментов, которыми эти голодранцы вздумали их потешить, лишь заухмылялись, но затем стали беспокойно переглядываться. А рыжебородый так заслушался, что забыл про свою трубку и та погасла. Музыканты кончили играть. Купец, угощая их табаком, бросил шутя:

– Теперь мне ясно, почему вы сидите без гроша. Пилой нужно дерево пилить, а не душу людям бередить.

Закурив, мужики стали предлагать купцам кое-что из своих припасов, но старшой лишь тряс головой, отказываясь и от смолы, и от шкурок, и от боровиков сушеных. Им, мол, еще плыть да плыть, а судно и так перегружено, к тому же и Неман обмелел. Тут как раз деревенские женщины погнали домой коров, таких же серых, как и рубища на их хозяйках, из-за хвостов бока чуть виднеются, а уж о вымени и говорить не приходится.

– Ну и ну! – изумился купец. – Разве это коровы? Это же косули! А ведь ваши филёзофы говорят: «Без коровы – пост, без коня – праздник…»

Он велел складывать назад в сундуки развешанное добро, затем поманил людей:

– Пошли к моему кораблю! Главного товара вы еще не видели. Ай-ай-ай!.. Корова не больше вши, лошадь как блоха… Разве у настоящих хозяев так?

На судне под грубым холщовым навесом горой высился буро-рыжий бык с кольцом в ноздрях, отправлявший в рот большие пучки сочной, свежескошенной травы.

При виде его девятибедовцы прямо осолодели, а тут еще купец рядом стоял, сахару подсыпал, меду подливал – своему товару похвалы расточал:

– Нидерландской породы! Золотую медаль получил, нужные бумаги у него есть, имя тоже есть!! Эй, Клеменс!

Бугай лениво поднял голову, покосился на людей и совершенно отчетливо протянул:

– Ну-у-у-у?

– Все понимает, – продолжал купец. – Прямо-таки не бык, а дворянин! Вот вы, к примеру, – обратился он к старосте, – не знаете, сколько весу было в ваших бабушке и дедушке, а он знает! И сколько весили, и какое потомство оставили, и сколько молока давали. Двенадцать гарнцев в день! А что за телята от него! Ростом с ваших лошадей! Вот запрягу я Клеменса, он и наш корабль на эту гору затащит. Клеменс, ведь затащишь?

– Гм-м-м, – заколебался бык.

– И сколько же за него просите? – все же рискнул поинтересоваться Даунорас.

– Тысячу красненьких! Зато через пару лет вашу деревню будет не узнать!

Люди лишь вздохнули, а сами подумали: «И чего ты всем понапрасну голову морочишь? Товар нам явно не по карману, а на подарок не рассчитываем». Но староста решил схитрить.

– Придется вам Клеменса этого назад везти, – сказал он купцу. – Нам его не осилить, да и для вас этакая громадина тяжеловата. Может, оставите его здесь с нашими коровками попастись, а на обратном пути заберете, а?..

Видит рыжебородый: мужик этот хоть и лесного роду-племени, однако ж не лыком шит.

– Вдруг его волки задерут? Или змея ужалит? А ну как в болото провалится? Нет, без залога и разговору быть не может. Как там ваши филёзофы говорят? Король подарков умер, так?

А люди опять за свое:

– Шкурок отменных дадим, дегтя в придачу…

Староста догадался, о каком залоге говорили купцы, но вслух спросить не решался. Пригласил он гостей к себе в избу, усадил в горнице за стол, угостил медовиной и понемножку выведал, что чужеземцы хотят забрать только Должника, а не пригожую девушку и даже не парня покрепче, чтобы на весла посадить. У Даунораса камень с души свалился – он-то думал, что купцы на Дануте Жямгулите зарятся, он к ней еще в прошлом году сватался, когда его старостой выбрали. Только девушка лишь отшутилась:

– Поглядим, что ты за староста… Вот поклонятся тебе люди по доброй воле да спасибо скажут, тогда и буду твоей…

…А Должника, конечно, жалко, только ведь он и вправду должник…

– Надолго оставляете? – спросил Даунорас. – По дороге назад быка заберете или все же на год оставите?

– Думаю, чем дольше, тем для вас лучше, – уклончиво ответил купец. – Музыкант не бык, может, ему у нас понравится, и он не захочет возвращаться.

Выпили еще и сошлись на том, что староста до утра подумает. К тому же нужно ведь и Должника уговорить. Свяжи его – играть не сможет, развяжи – убежит.

Купцы вернулись к реке. Одни из них улеглись на судне, рядом с быком, другие разбили на берегу шалаш и заснули. А Даунорас пошел к Алялюмасу искать музыканта, но обнаружил его возле кузницы Чютаса, – лаская белую ручку Руты, тот нашептывал девушке нежные слова.

Пожелав девице спокойной ночи, отправились мужчины назад по уснувшей деревне, собираясь поговорить о вещах на этот раз грустных…

Поначалу Даунорас принялся расписывать Должнику, как очаровала купца его музыка, затем на все лады стал восхвалять того быка по прозвищу Клеменс, – скажем, останься бугай здесь, с их коровенками, сколько от этого проку будет. А уж масла, молока девать будет некуда. Если, разумеется, Должник согласится отправиться с купцами… вроде залога, что ли (к тому же не навсегда ведь, на время!). Поплавал бы в свое удовольствие на том чудо-корабле, на белый свет поглядел. Как знать, вдруг судьба возьмет и забросит его случайно в отчий край…

А про то, что за Должником и поныне должок числится, староста умолчал. Намекнул только, что купцовы пироги все же повкуснее рекрутского хлебушка. Да еще добавил, что за это все девятибедовцы ему в пояс поклонятся…

Даунорас говорил и словно бичом хлестал Должника: ведь тот только что пообещал Руте прислать свата – Алялюмаса, сыграть свадьбу и снова разжечь в горне пламя, угасшее со смертью кузнеца.