Выстрелы в темноте

И вдруг осеклась под выразительными взглядами Говоруна и доктора философии, вдруг отдернула нервно оконную штору, за которой Чудак увидел зеленоватую гладь озера, подступавшего почти вплотную к тыльной стене коттеджа. Снаружи было безветренно, и неподвижная поверхность воды в обрамлении камыша, осоки и широколистых прибрежных кувшинок отражала и всклокоченные облачка в небе, и склон поросшей лесом горы – пологий и каменистый склон, в который это огромное зеркало упиралось своим противоположным краем.

– Итак, сегодня у нас застолье иного рода, – господин Мантейфель закурил, аккуратно расстелил на столе извлеченную из сейфа карту и подал знак фрау Эмме задернуть штору. – Твоя высадка произойдет после полуночи на световые сигналы с чужого берега. День высадки будет установлен позже. Говорун встретит тебя на той стороне, обеспечит пропиской, работой и поможет замести следы. Вернее, сначала поможет замести следы, а потом займется твоим трудоустройством…

– А лучше бы и вовсе следов не оставлять.

– Конечно, лучше. Но, перелицовывая русскую пословицу, можно констатировать, что без следа не вынешь и рыбку из пруда.

Чудак потянул за уголок карту к себе, склонился над ней, но не сразу даже – так крупно были они изображены – узнал контуры Черного моря, абрис Крымского полуострова, голубую ленту могутно расширяющегося к устью Днепра. Говорун, не обронив ни слова, но таким жестом, что выходило вроде бы как равному, протянул будущему напарнику залистанный лоцманский справочник и брошюру с подробным описанием черноморских бухт и заливов – то и другое на русском языке.

– Однако и вправду, если удастся, следов лучше не оставлять, – вздохнул господин Мантейфель. – Ну что ж! В твоем распоряжении есть еще несколько дней, что бы доскональнейше изучить район своей будущей деятельности.

– Берег?

– А уж берег в первую очередь. Потому что в основном тебе придется пока переправлять секретные материалы, добытые другими агентами.

– Господи, да какие там секреты в нищей и замордованной стране!

– Надеюсь, уроки вашей философии этот прилежный юноша усвоил основательно, – с мукой на лице произнес, видимо, чрезмерную для него фразу Говорун и снова характерно прокашлялся: – Хх-к-гмм!

Вслед за этим Говорун поднял стоявший у двери дорожный, пестрящий кокетливыми наклейками чемоданчик и, ни с кем не прощаясь, вышел с ним на террасу. Спустя минуту спортивный «ягуар» бесшумно скользнул из гаража, круто вильнул по двору и на большой скорости понесся обратно вверх и вверх – в горы. Длинная и яркая машина успела уже превратиться в еле заметную вдалеке точку, а потревоженные выхлопными газами цветы перед гаражом все еще раскачивались себе да раскачивались на гибких стеблях, почти касаясь нежными лепестками пыльного и горячего асфальта.

К морю Чудак приехал первым рейсовым автобусом, когда в сонной утренней рани клочкастый туман, словно зимняя метель в сильно замедленной съемке, еще клубился над самой водой, перед тем как часа эдак через два подняться к синему небу и слиться в нем с легкими облаками. Асфальтовая дорога затейливо и пока еще безлюдно и безмашинно петляла между старинными курганами, пологие округлости которых вздымались от края и до края степи, раскинувшейся в привычном ко всему равнодушии вечного покоя. Ветры, снега, дожди и тени вперемешку с земным прахом, зверями, странниками, змеями и птицами двигались по бесконечной шири или над ней, вроде бы как в бестолковости своей торопились неведомо куда – и только мудрые курганы из века в век пребывали в неподвижности, становясь от старости все суше, все слежалей и все загадочней.

– Молодой человек, вы заслонили нас от солнца!

– Извините, – Чудак посмотрел сверху вниз на двух девушек, лежавших на песке в ярких купальниках и с приклеенными к носам уголками блокнотных листиков. – Я полагал, что, наоборот, заслоняю солнце от вашего огня.

– Пышный комплимент, – засмеялись девушки, являвшиеся, очевидно, сбежавшими с лекций студентками. – Вы, судя по всему, долгое время жили при дворе какого-нибудь восточного правителя?

– Совершенно верно. Только не при дворе, а во дворе, и не правителя, а правления. Колхозного правления. Хотя при наличии некоторого воображения тут разница не столь уж велика.

Девушки снова засмеялись, а Чудак, сохраняя внутреннюю собранность, внимательно осмотрелся, то ли выискивая среди праздных групп, пар и одиночек на плй-же сухощавую фигуру Говоруна, то ли опасаясь, что тот каким-нибудь образом слышит и не слишком одобряет эту невинную маскировочную пикировку с насмешливыми студентками. Но ничто на берегу не внушало сейчас тревоги: ни горки одежды, предусмотрительно (чтоб ветром не унесло) придавленные сверху одним или несколькими голышами, ни сосредоточенные лица ранних купальщиков, выполняющих пока – для разминки перед заплывом – замысловатые гимнастические упражнения, ни почтенного возраста толстяки, мелко вышагивающие по белому песку туда и обратно в своих широченных и по-футбольному длинных трусах.

– Счастливо отдохнуть от сурового гранита науки в объятиях нежной черноморской волны!

– Того же и вам, чтобы дух перевести после дворовых интриг колхозного правления!

Отойдя от девушек подальше, Чудак безошибочно сориентировался и, валявшимся тут же жестяным обрезком выкопав неглубокую ямку, для начала набрал доверху в бумажный кулечек слепо ворочающихся розовато-коричневых червяков. Затем извлек из кармана донную удочку, насадил на крючок наживку, закинул, как бы победно огляделся, привязал шнур к торчащему тут же колышку и снова поглядел вокруг. Ничего настораживающего. И – никого в пределах метров ста. Тогда Чудак распрямился, отмерил, словно бы разминаясь, шесть шагов вправо от колышка и стал сначала ногами, а потом, присев на корточки, и ладонями, будто готовя хранилище для будущего улова, разгребать влажный на глубине песок.

Казалось, не вечность тому назад, а совсем еще недавно, за день до перехода границы, слушали они с господином Мантейфелем, стоя в укрытии, вбирали в себя, зябко поеживаясь, шуршание дождевых струй под мощные раскаты (словно здоровенные и насквозь промороженные поленья кто-то колол над головой) летнего грома. Сильный ветер мешал ливню падать отвесно, и сверкающие, частые, колеблемые яростными порывами нити влаги напоминали гигантскую метлу, не оставляющую на бескрайнем пространстве вокруг и одного сухого пятнышка. Крохотный рыбацкий поселок на том, на турецком берегу полнился гортанным гусиным гоготом, ошалевшие от восторга серо-белые птицы, Бог весть с чего проявляясь в этот раз по-мальчишечьи, с шумом рушились в лужи, били по ним крыльями и, то затейливо изгибая, то вновь вытягивая шеи, окатывали себя водой. Новые и новые стаи по природе в общем-то спокойных гусей сполошно выбегали из дворов, тяжело разгонялись, в помощь себе размахивая крыльями под уже затихающим дождем, срывались даже на низкий полет, но, правда, тут же поочередно падали на воду. «Возможно, тебе придется там контактировать еще с кем-нибудь из наших, но подчиняться ты обязан только Говоруну, – наставлял воспитанника доктор философии, следя, как задиристые гусаки хватали друг друга багровыми клювами и долго бились могучими, но, похоже, навсегда забывшими о высоте крыльями. – Работать ключом, естественно, придется тебе, но зашифровывать ваши ответы оттуда Говорун будет лично. Такова инструкция, призванная исключить возможность радиоигры в случае провала. По этой же не слишком благородной инструкции Говорун, полагаю, будет проверять тебя и на той стороне. Причем в принципе допускается, что не только он…» Старые и молодые гуси, то низко опуская, то запрокидывая головы на длинных шеях, теперь уже, подугомонившись, пили тепловатую воду из мутных луж, и только два из них продолжали шумную кутерьму – да так, что водяные брызги почти достигали навеса, под которым все еще стояли два – тоже два – с виду совершенно никуда не торопящихся человека. Стояли, несмотря на то, что дождь теперь наконец-то отодвинулся вдаль, стояли, безразлично поглядывая на вертлявую сороку, усевшуюся на телеграфный столб и взъерошившую перья, чтобы скорей и лучше просушить их на теплом ветру.