Алый знак воина

И вот перед ними был ягненок, крошечный барашек с черной мордочкой. Он лежал почти как неживой, распростершись на кучке бурых папоротниковых веток, которые они второпях набрали, чтобы ягненок не замерз на снегу. Оставив на короткое время его одного без присмотра, они поспешили к овце, чтобы попытаться спасти ее. Угрюмый коротышка Ханно подошел к огню взять жидкую ячменную кашицу, которую он поставил подогреть возле очага, но овца уже в конвульсиях вытягивала ноги.

Дрэм наклонился к ней:

— Скорее, Ханно!

Ханно опустился рядом с ним на колени, в руке у него была миска с кашей. Он заговорил с ворчливой нежностью, с какой разговаривал только с больными овцами и никогда — с людьми:

— Все позади, девочка. Поешь теперь каши.

Овца как будто понимала, что они хотят помочь ей, и приподняла голову, но Дрэм почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь — и она опрокинулась на снег. Какой уже раз Дрэм и Ханно были свидетелями одной и той же картины — рядом ягненок боролся за свою едва тлеющую искорку жизни, а между ними лежала мертвая овца.

Все это случалось уже не раз, но Дрэм так и не мог свыкнуться с этим. Сегодня ему почему-то было особенно невыносимо. Может быть, потому, что он физически ощутил, как дрожь прошла по ее телу и у него из-под руки ушла жизнь, а может быть, оттого, что эта овца была красивая и гордая, как тот огромный лебедь, его первый трофей. И снова тоскливое смятение поднялось в его душе, жаждущей знать, куда ушла жизнь… Но времени на поиски ответа не было, так как ягненок слабел на глазах.

Ханно медленно повел плечами.

— Все кончено, — сказал он, поставив миску на землю. — Возьми ягненка и отнеси вниз в хижину, пока он не отправился вслед за матерью. А я пойду посмотрю, что там с этой пеструхой, у которой ухо оборвано.

С ягненком, как моток мокрой шерсти, свисающим с его руки, Дрэм направился к хижине. Сейчас под снегом, запорошившим ее контур, она более чем когда-либо казалась просто небольшим возвышением на склоне холма. В хижине никого не было, но огонь горел красным низким пламенем, и, как всегда во время ягнения, наготове стоял кувшин с овечьим молоком. Дрэм опустил ягненка на ворох папоротника, около очага, позволив Белошею обнюхать и облизать малыша. Хотя Белошей не был пастушьим псом, он, как ни странно, питал слабость к маленьким существам, что часто бывает с очень большими собаками, и он инстинктивно чувствовал, как надо обращаться с ними. Дрэм налил немного молока в бронзовый горшочек и поставил его у огня. Из каких-то темных тайников хижины он принес рожок, сшитый из овечьей кожи, и короткую веточку бузины, из которой была выскоблена сердцевина. Как только согрелось молоко, он налил его в рожок, куском тряпки обернул веточку, чтобы она не кололась и ягненок мог ее сосать, как соску. Затем он сунул ее в горлышко кожаной бутылки и, забрав малыша у Белошея, устроился с ним возле огня. Теперь надо было заставить ягненка сосать.

Терпение всегда давалось Дрэму с трудом, но все же на животных его хватало чаще, чем на людей. Кроме того, он извлекал для себя все новые и новые уроки и, надо сказать, многому научился за то время, что провел здесь. Он макал пальцы в теплое молоко, оставшееся на дне горшочка, и смазывал губы ягненка. Тот, однако, упорно отворачивал голову или же просто никак не реагировал на старания Дрэма. Но сил у барашка все же явно прибавилось. Дрэм это почувствовал. Тепло очага и мягкий язык Белошея сделали свое дело: битва была выиграна, и ягненок неожиданно начал сосать.

— Ну, вот, давно бы так, малыш, — сказал Дрэм, еще раз окунув палец в молоко, поднес его к крошечному рту. Затем он ловким движением подсунул ягненку бутылочку с бузинной соской, и тот приник к ней, словно к материнскому брюху.

Теперь ягненок даже стоял, привалившись к колену Дрэма, и сосал, поводя хвостиком, в то время как Белошей, подняв уши, наблюдал за ним. Пригнувшись, вошел Долай в заснеженном плаще, с красными от ветра глазами. Дрэм взглянул на него с лукавым торжеством.

— Если уж ни на что другое мы с Белошеем не годимся, то хотя бы можем работать за мертвую овцу.

Старый Долай оценивающим взглядом обвел хижину, Дрэма, Белошея, ягненка.

— Не самая плохая работа для пастуха или же собаки, — сказал он.

А на следующую ночь погиб другой новорожденный ягненок, и никакое искусство Дрэма не могло вернуть тому жизнь. Брошенная всеми овца жалобно блеяла, но никто не обращал на нее внимания.

Дрэм пошел в хижину — с руки его свисал мертвый ягненок, точно так же, как вчера живой. В хижине, прислонившись к толстой потолочной балке, стоял Вортрикс с ячменной лепешкой в руке — мягкий шафранный свет, идущий вверх от очага, хорошо освещал знакомую коренастую фигуру и спокойное лицо.

Дрэм вошел пригнувшись и застыл на мгновение в дверях.

Вортрикс поднял голову, и сквозь струйки дыма глаза их встретились. Эрп и Ханно внимательно смотрели на них.

Дрэм почувствовал боль, тупую боль под грудиной. Как только Вортрикс сделал шаг в его сторону, он отвернулся, как отворачивался от всех своих соплеменников. Но только на этот раз это не были «все», это был Вортрикс с синим воинским знаком на груди. Дикие рыдания неожиданно подступили к горлу, и, чтобы скрыть слезы, Дрэм наклонился и положил на землю мертвого ягненка. Белошей тут же сунул свой любопытный нос.

— Иди, иди, братец, в другой раз.

Он вытащил из-за пояса нож.

— Как овца? — спросил Ханно мрачно.

— С овцой, считай, все в порядке. — Дрэм не узнал своего голоса, такой он был низкий и хриплый. Затем он принялся свежевать ягненка.

— Ты, что, хочешь на его место подсунуть этого? — Ханно мотнул головой в угол хижины, где, свернувшись серым комочком у стены, спал осиротевший прошлой ночью барашек.

Дрэм кивнул, не отрываясь от дела. Хотя он был охотник, ему всегда было трудно одной рукой свежевать убитого зверя. Он мог бы снизойти и поручить эту работу Эрпу — Эрп охотно бы все за него сделал, оставив начатый ужин. Но тогда Дрэму пришлось бы встать, и он лишился бы возможности сидеть вот так, опустив глаза. Один раз он поднял голову и увидел, что Вортрикс все еще смотрит на него, держа в руке нетронутую лепешку. И он снова склонился над ягненком.

Сняв шкуру, он обратился к Эрпу:

— Принеси маленького и помоги мне.

Эрп принес живого ягненка, который испуганно заблеял и начал упираться. Вдвоем они втиснули в свежую шкуру сначала его задние, потом передние ноги, а затем Дрэм набросил ему на голову, как капюшон, голову мертвого ягненка. Ханно рассмеялся, за ним следом темнолицый Эрп. Зрелище было довольно смешное — ягненок в ягнячьей шкуре. Негодующий визг ягненка еще сильнее их развеселил. Не смеялся только Дрэм. Он перевязал шкуру на шее и брюхе малыша, чтобы она крепче держалась. Вортрикс молча, без улыбки, смотрел на происходящую перед ним сцену.

Когда Дрэм кончил, Ханно бросил ему лепешку.

— Поешь, прежде чем идти, — сказал он.

Дрэм покачал головой:

— Может, потом

Не притронувшись к лепешке, он встал, взял на руки ягненка и, не взглянув на Вортрикса, вышел в седую от снега мглу.

Он сразу же направился туда, где были большие овечьи загоны. Белошей, как всегда, за ним. Расталкивая коленкой сгрудившихся овец, он в конце концов нашел овцу, которую искал. Он положил возле нее запакованного в чужую шкуру барашка и отошел в сторону посмотреть, что произойдет. Ягненок встал на ноги, заблеял и инстинктивно потянулся к теплому мягкому боку за молоком. Тряхнув головой, овца обнюхала его — все было, как должно, — знакомый родной запах. Она стояла, довольная и умиротворенная, пока приемыш бодал ее в бок, чтобы быстрее текло теплое молоко. Видно было, что оба покойны и счастливы.

«Если б все болезни можно было так просто исцелить», — подумал тупо Дрэм и, сгорбившись, чтобы хоть немного унять боль в груди, двинулся обратно.

Навстречу ему, разгоняя овец, шел человек. Даже в темноте Дрэм узнал знакомую коренастую фигуру, затем голос Вортрикса сказал: