Страница 1 из 20
Пол Сассман
Последняя тайна храма
Перевод с английского: В. Арсланов
ПРОЛОГ
Иерусалимский Храм, август 70 г.
Как беспорядочная стая птиц, десятки отрубленных голов с вытаращенными глазами и разинутыми ртами перелетали стену Храма, со свистом разрезая воздух. Одни ритмично, словно под барабанную дробь, шлепались о закопченные плиты Двора Женщин, заставляя стариков и детей шарахаться в ужасе. Другие пролетали за Ворота Никанора во Двор Израиля, посыпая огромными страшными градинами пространство вокруг Жертвенного алтаря. Некоторые даже достигали Мишхана – главного святилища в глубине построек Храма, которое, казалось, так и стонало под натисками штурмующих.
– Ублюдки! – задыхаясь от ярости и отчаяния, кричал мальчик. Его темно-голубые глаза были налиты слезами. – Паршивые римские ублюдки!
Стоя за бойницей храмовой стены, он смотрел, как под ним, словно полчища муравьев, ползли массы легионеров. В грозном пламени сражения ярко сверкали их оружие и стальные доспехи. Ночь наполнялась криками, смешивавшимися в едином гуле со свистом баллист, дробью барабанов, воплями умирающих и равномерными, низкими, заглушающими остальные шумы ударами стенобитного тарана. Мальчику казалось, что весь мир на его глазах уходит в небытие.
– О Боже, помилуй меня! – шептал он стих псалма. – Я страдаю; глаза мои ослепли от горя, душа моя и тело мое покинули меня.
Шесть месяцев, в течение которых шла осада, кольцо окружения не переставая стягивалось, как гаррота удушая город. Четыре римских легиона, первоначально располагавшиеся на вершине Скопус и Масличной горе, пополнившись тысячами новоприбывших солдат, перешли в наступление, неуклонно сокрушая каждый заслон на своем пути и тесня израильтян. Иудеи гибли во множестве – либо в неравном бою, либо распятые на крестах, которые обрамляли городские стены и долину Кедрона, привлекая затмевающие солнце стаи грифов. Повсюду пахло смертью, тошнотворная вонь разлагающихся тел резала ноздри.
Девять дней назад пала крепость Антония, спустя шесть дней та же участь постигла прилегающие к Храму дворы и колоннады. Теперь невзятыми оставались лишь укрепленные внутренние анфилады Храма. В них те из горожан, кто остался в живых, сбились в жуткой тесноте и грязи, доведенные муками голода и жажды до того, что стали поедать крыс, грызть кожу и пить собственную мочу. И все же они продолжали сражаться в неистовом и безнадежном бою, сбрасывая камни и горящие брусья на нападающих римлян, делая неожиданные вылазки, благодаря которым врага иногда удавалось выбить из прилегающих дворов. Однако спустя короткое время обороняющимся приходилось снова, с чудовищными потерями, отходить из освобожденных мест. Оба старших брата мальчика погибли во время последней вылазки, когда пытались свалить осадную машину римлян. И он знал, что их обезображенные головы среди тысяч голов других падших защитников города были заброшены катапультами за стены Храма.
– Vivat Titus! Vincet Roma!Vivat Titus![1]
Рев римлян, скандирующих имя их командующего, сына императора Веспасиана, становился все громче. По другую сторону оборонительных укреплений начали в ответ выкрикивать имена иудейских военачальников – Иоанна Гишала и Симона Бар-Гиора. Но эти имена были слышны хуже – их произносили люди с пересохшим горлом и ослабевшими легкими, да и сами командиры, по слухам, договорившиеся с римлянами о сохранении жизни в обмен на сдачу города, едва ли могли ободрить своих воинов. Израильтяне покричали еще с полминуты, и постепенно голоса их стихли.
Мальчуган вынул из кармана туники булыжник и принялся сосать его, пытаясь заглушить мучительную жажду. Давид был сыном винодела Иуды. До великой войны у его семьи был виноградник на склонах вблизи Вифлеема. Его ярко-красные плоды давали сладчайшее вино на свете, такое же нежное, как свет весенней зари, такое же легкое, как дуновение ветра в тамариндовой роще. Летом Давид помогал собирать урожай и торговать плодами. Он вспомнил, как смеялся, стоя в вязкой кашице давленого винограда, от которого ноги окрашивались в кроваво-красный цвет. Теперь от прежних времен не осталось и следа: винные прессы были разбиты, виноградники сожжены, семья уничтожена. Он один на один с разъяренным миром. В свои двенадцать лет он перенес столько горя, сколько иной не знает, будучи и в пять раз старше.
– Опять наступают!.. Готовьтесь! Готовьтесь! – разнесся по укреплениям крик, возвестивший о новой атаке римлян.
Над головой солдаты несли передвижные лестницы, отчего в мерцании адских вспышек пламени становились похожими на гигантских многоножек, бегущих по земле. Отчаянный град камней обрушился на римлян сверху; штурмующие на мгновение замедлили темп, затем рванулись вперед с новыми силами, добрались до стены и начали выставлять лестницы. Лестницы по бокам поддерживали двое солдат, в то время как десятки их однополчан старались с помощью шестов перебросить осадные приспособления за линию обороны. Едва это удавалось, легионеры устремлялись вверх, мутным потоком накрывая стены Храма.
Мальчик сплюнул, поднял лежавший у ног булыжник, зарядил его в кожаную пращу и, высунувшись за бойницу, под градом стрел стал искать подходящую цель. Стоявшая позади женщина, помогавшая вместе с многочисленными соплеменницами защитникам крепости, поскользнулась и рухнула наземь; между ее рук заструилась кровь из пробитого римским дротиком горла. Не обращая на нее внимания, Давид скользил глазами по рядам римских легионеров в поисках подходящей цели, пока не увидел знаменосца, державшего эмблему XV легиона Аполлона. Мальчик стиснул зубы и, не отрывая глаз от мишени, начал вращать пращу. Один замах, второй, третий…
Вдруг кто-то сзади дернул его руку. Он развернулся и начал бить по невидимому противнику свободным кулаком.
– Давид, это я, Елеазар! Ювелир Елеазар!
За его спиной стоял мощный бородатый мужчина с большим железным молотом на ремне и окровавленной повязкой на голове.
– Елеазар! Я думал, это…
– Римлянин? – Мужчина невесело усмехнулся и отпустил руку мальчика. – Неужели от меня так дурно пахнет?
– Если бы не ты, вот тот знаменосец лежал бы мертвым! – возмутился мальчуган. – Я уже нацелился на его поганую черепушку!
Мужчина снова засмеялся.
– Не сомневаюсь, ведь всем известно, что никто не владеет пращой лучше, чем Давид Бар-Иуда! Однако сейчас ты нужен для более важного дела.
Он оглянулся и понизил голос:
– Матфей послал за тобой.
– Матфей! – Мальчик широко раскрыл глаза. – Верховный…
Мужчина прикрыл мальчику рот ладонью и снова оглянулся.
– Тише! Это… это секрет. Симон и Иоанн разгневаются, если узнают, что ты вызван без их ведома.
Мальчик в недоумении хлопал глазами. Ювелир даже не пытался прояснить свои слова; убедившись, что мальчик его услышал, он отдернул ладонь ото рта Давида, взял егоза руку и повел через укрепления вниз, по узкой винтовой лестнице во Двор Женщин. Каменная кладка под их ногами сотрясалась от усилившихся ударов римского тарана, пробивавшего ворота Храма.
– Быстрее! – призвал Елеазар. – Стены долго не устоят.
Они спешно пересекли двор, обходя разбросанные по мощеной площадке головы и увиливая от града свистящих стрел. Добежав до противоположного угла двора, поднялись на пятнадцать ступеней, ведущих к Воротам Никанора, и, пройдя их, попали на следующую площадь, усеянную толпами коханим[2], неистово возносивших молитвы у Жертвенного алтаря. Их надрывные стенания не могли заглушить шум битвы.
1
Да здравствует Тит! Рим побеждает! Да здравствует Тит! (лат.) – Здесь и далее примеч. пер
2
Коханим – священники (ивр.)