Акция в Страсбурге

— Председатель Левен написал это?

— Мало того, еще отправил фотографии жениху Лилианы. Несостоявшемуся жениху… Кстати, вы знаете этого Мартина Груффе?

— Конечно. Это хозяин таверны «Железный человек». Он перенял дело у своего отца Леона.

Шовель взял телефонный справочник.

— Так, Груффе, Леон, вилла «Светелка», шоссе Шарль-Пайо. Где это?

— Километрах в десяти от города. А таверна сразу за площадью Клебер. Я иду туда. Минут через десять выходите и вы. — Зибель покачал головой. — Надо же! Вот тебе и умный человек. Стоило после этого быть министром!

Шовель обреченно сложил документы. Акции Левена на бирже моральных ценностей стремительно катились вниз. И все равно. Убивать, наверное, можно, только не зная о человеке ничего, — силуэт, мишень…

Таверна «Железный человек» была по соседству с аптекой.

Шовель вдруг представил себя со стороны — глупый персонаж, вовлеченный в фарс, сюжет которого ему не дано прочесть.

Он толкнул ногой дверь. Зибель, привалившись животом к стойке, беседовал с широкоплечим парнем в кожаном жилете. Светлые волосы, вздернутый нос. Болтая и смеясь, он ловко наполнял кружки пивом.

— Заходите, заходите, месье, — густым басом крикнул Мартин Груффе, — желаете поужинать?

— Нет, спасибо. Кружку темного.

— Сейчас сделаем. — Он мгновенно наполнил фигурную кружку, снял дощечкой пену и понимающе подмигнул Шовелю.

Почему вдруг? Принял за туриста, отправляющегося на ночное развлечение? Неважно. Шовель выпил залпом кружку и вышел. Бессмысленно ввязываться в работу, которую Зибель проведет лучше.

Сколько сейчас? Без двадцати семь. Пора звонить Норкотту. Он заторопился к ближайшему почтовому отделению, разменял деньги и тщательно прихлопнул дверцу телефонной кабины.

— Норкотт слушает, — раздался спокойный голос в трубке.

— Добрый вечер. Я приготовил данные о судоходстве по Рейну.

— Есть что-нибудь интересное для статьи?

— Вам судить.

— Скажем… в воскресенье, двадцать часов, у вас.

— Прекрасно.

— Всего хорошего. До встречи.

С учетом условленного разрыва во времени это означало в субботу, 17.00.

В квартире на улице Мезанж пахло пиццей. Ромоло колдовал над большим противнем, сыпля соль и перец точными движениями, как он вскрывал сейф. Жестом он пригласил Шовеля за стол.

— Как жаль, старина, что мы не можем поболтать. Хотелось бы знать, что тебя толкнуло й это дело. Откуда ты родом, где твоя семья.

При слове «семья» лицо Ромоло осветилось.

— Провинция Мессина. — Руки его нарисовали в воздухе очертания маленького домика. — Мама. — Он показал дородную женщину и множество ребятишек. Потом двумя пальцами изобразил идущие ноги: — Милано.

Шовель завороженно следил за немым повествованием, словно глядя чаплинский фильм. Жизнь в Милане была трудна для подростка с юга. Но в конце концов он стал хорошим слесарем. Однажды «дон Джулиано» позвал его вскрывать какой-то ящик и заплатил более чем щедро.

— А что ты станешь делать, когда разбогатеешь?

— Мессина. Большой дом. Красивая девушка, которая вскоре превратится в дородную «маму» и народит мне кучу «бамбини». — Ромоло сделал безнадежный жест и разразился веселым хохотом.

Шовель смотрел на него неотрывно. Этот человечек шагал к своей цели сквозь голод, чуму, потрясения, войны и несчастья, возрождаясь каждый раз заново.

«Боже, — мелькнуло у Шовеля. — Ты куда более мудр, мой сицилийский друг, чем все доны Джулианы на свете. Их великие замыслы только дым. А ты и твои бамбини, вы пребудете вечно…

Кстати, ты уверен, что Ромоло об этом не ведает? Он смотрит на тебя с веселым прищуром крестьянина, разыгрывающего дурака-туриста. Ты думаешь, что используешь его, а ведь это он доит тебя…»

Шовель возвратился в «Мэзон-Руж», принял душ, постирал воротнички рубашек и лег. День был тяжелый, он мало спал накануне. Потом этот сюрприз с письмом Левена. Страсть, нежность — чувства, которые, надо думать, были подлинными у стареющего человека, цепляющегося всеми способами за последнюю любовь. Ты заслужил, Левен… Только что? И во имя чего вершится суд?..

Мысли Шовеля погружались в сон.

Он проснулся как от толчка. Что такое? Ни звука. Кто-то пытался войти? Он тихонько встал и подкрался к двери. Тишина. Открыл. Никого. На балконе тоже пусто. Время без пяти двенадцать. Наверное, приснилось.

Нервы, нервы. Спать перехотелось. Он пошел в ванную, сполоснул холодной водой лицо. А может… У портье, конечно, есть телефоны девушек, но они все на учете в полиции.

Он спустился в холл. Где-то неподалеку от отеля было ночное кабаре — вывеска мелькнула, когда он шел от дома Левена. Действительно, в переулке горели красные неоновые буквы…

Официант провел его в полутемный зал и усадил за пустой столик.

— Двойное виски. И лед отдельно.

Три пары лениво танцевали ча-ча-ча. В углу, сдвинув столики, хохотала компания юнцов. Человек с седыми висками сидел перед пустой бутылкой.

Шовель пригубил свой стакан.

— Вы танцуете, месье?

Он повернулся на голос. Перед столиком стояла высокая шатенка. Видимо, двойная порция «Джонни Уокера» заставила дирекцию заведения отнестись к Шовелю с особым вниманием.

— Танцую. Но, может, вначале вы выпьете что-нибудь? Шампанское?

Девушка села. У нее были очаровательные скулы и то особое очарование, которое свойственно юным созданиям на окраинах немецкого мира, когда венгерская, французская и итальянская кровь добавляют живость голубым глазам и оттеняют белую кожу уроженок севера. Со вкусом одета — редкая вещь в наше время, когда молодежь рядится в клоунские тряпки.

Бармен откупорил бутылку «Мумма» шестилетней давности. Двести франков. Девушка стоит их.

— Вы дали обет молчания?

— Я выслушала уже столько бреда за вечер… А шампанское в самом деле чудесное.

Она говорила с чуть певучим эльзасским акцентом.

— Значит, мне предстоит монолог?

— В ночном клубе свой стереотип. Я заранее знаю, что вы мне скажете. Вы преуспеваете в делах, несмотря на идиота-начальника и коллег-завистников. Ваша машина — самая лучшая. Вы очень уважаете свою жену. Вы неотразимы, и, если я буду ласкова с вами, я не пожалею. Правильно?

— Увы! Мои дела складываются из рук вон плохо. Свою машину я охотно сменил бы на любую другую. Я холост. И, не будучи по натуре оптимистом, я не слишком рассчитываю на ваши ласки.

— Неплохо. Обычно мужчины скорее дадут вырвать себе язык, чем признаются, что они несчастны. Правда, случается, они рыдают у меня на плече. — Она сделала паузу. — Я имею в виду пожилых. Молодые, те просто считают, что жизнь невыносима. Недавно один молодой человек выступал тут, как Симона де Бовуар. Я посоветовала ему утопиться. Это продлевает удовольствие при самоубийстве.

— Какая начитанность!

— Необычно для платной танцпартнерши, верно?

— Ага, я выиграл! Вы первой сползли на стереотип.

Она улыбнулась.

— Выиграли. И вашим призом будет танец.

На девушке из провинциального ночного клуба было черное платье с ниткой жемчуга — просто хозяйка хорошего дома.

Оркестр вкрадчиво начал блюз. Она легко положила ему на плечо руку. И чудо произошло. Это было словно короткое замыкание, та сладкая сердечная боль, которая проходит потом и не возвращается годами… Рука на плече стала чуть тяжелее.

Музыка смолкла, а они стояли еще Несколько мгновений неподвижно. Неужели все? Чудо вздрогнуло вновь с первыми тактами. Оно не отходило от них, оно было приручено.

— Который час? — тихо спросила она.

Шовель повернул кисть руки.

— Два.

— Конец. Сейчас они сыграют марш, что в переводе значит: расплачивайтесь и катитесь вон.

— Я буду ждать вас.

Бармен иронически поглядел на него, когда Шовель торопливо выкладывал деньги на стойку.

Она появилась из боковой двери, придерживая ворот пальто.

— Теперь куда?

— Я совсем не знаю Страсбурга.

— В это время здесь уже все — могила. Вы в каком отеле?