Таинственная незнакомка

— Одну минутку, фрейлейн Гёбель. У меня есть кое-что для вас. Последние журналы мод из Швейцарии. Можете взять их с собой и спокойно просмотреть дома. Конечно, для таких моделей у меня нет материала и прежде всего заказчиц. Тем не менее просмотрите их внимательно!

Журналы уже аккуратно свернуты. Мария Крюгер обернула их экземпляром сомнительной газеты «Глаубе унд шенхайт».

«Она все это приготовила заранее, — догадывается Хильда. — Ведь не думает же она, что я действительно очень интересуюсь последними швейцарскими новинками?» Этот вопрос занимает Хильду на протяжении всего пути домой. Она чувствует, как в ней нарастает нетерпеливое беспокойство. Но все же она ни в чем не изменяет своим привычкам. Она раздевается, умывается, надевает фартук, греет воду для чая, делает два бутерброда. Маленькое кресло она подтаскивает ближе к окну, ставит чайные чашки и маленькие тарелочки для ужина на небольшой круглый стол и только тогда развязывает сверток с журналами. «За едой не читают, — думает она самокритично, но ей так хочется посмотреть хоть несколько картинок. Она листает журнал, разглядывает так и этак заинтересовавшую ее элегантную модель, но мысли ее о другом. — Может быть, я заблуждалась?»

Она принимается старательно искать и находит адресованное ей письмо из Швейцарии. В графе отправителя написано только одно слово: «Сибилла». Сибилла Кнайф, ее бывшая подруга по работе, написала ей письмо? Вот это неожиданность!

Письмо без марки. Каким же путем оно дошло? Кто его привез? Этого ей, наверное, никогда не узнать. Чай остыл, бутерброды забыты. Хильда открывает письмо и читает.

«Хильда, детка!

Я бы многое отдала, чтобы оказаться в эту минуту рядом с тобой и посмотреть на твое удивленное лицо, когда ты получишь это письмо. Итак, я еще существую. И живу очень неплохо, даже хорошо. Если бы еще ты была рядом со мной! Я бы тебя избаловала, это так же точно, как то, что швейцарский сыр — со слезой. Что касается меня, то мне сейчас совсем не до слез, даже наоборот.

Как ни тяжело далось мне прощание с Рейном, все же я была счастлива захлопнуть за собой дверь «тысячелетнего» рейха. Последние месяцы в Берлине были невыносимы. И на Рейне было немногим лучше. К тому же я все время помнила: шансы на то, что любезное отечество обеспечит меня бесплатным питанием и квартирой в известном учреждении, достаточно велики. Впервые я по-настоящему отдохнула только у наших друзей-швейцарцев. Для полного счастья мне бы хотелось еще только одного: чтобы мой муж позволил мне работать, позволил мне писать.

Хильда, детка! Не протирай в изумлении глаза. Ты прочла правильно. Твоя Сибилла, хотя она и тянет на девяносто шесть кило — а может быть, именно поэтому, — нашла героя, который согласился носить ее на руках. Не смейся, он действительно делает это. Мой Ганс-Иорг, так его имя, имеет еще массу качеств, которые говорят в его пользу. Он добр, богат, начитан, обладает чувством юмора и еще раз богат, не любит работать, любит наслаждаться жизнью, он душа-человек и опять-таки богат! Только не думай, что он купил меня. Но своим опытом он обогатил меня. Хильда, детка, это золотые слова: кто живет богато, тот живет приятно! У нас прекрасный дом в Винтертуре, неподалеку от Цюриха, и дачка в Тессине. Вечерами мы сидим у камина, потягиваем «Шато-лафит» и грызем шоколад «Линдт». Не думай, что я спятила, если рассуждаю как добропорядочная жена буржуа; я иногда сама себе удивляюсь, но все это действительно очень вкусно!

Как назвать эти противоречия: антагонистическими или неантагонистическими? Или ты больше не занимаешься такими вопросами? Иногда я рассказываю своему Иоргли — мой мальчик весит тоже без малого двести фунтов — о днях, проведенных с тобой в Берлине. Ну а теперь фрау Сибилла Бюркли сообщает тебе, в чем, собственно, дело: Хильда, детка, мы приглашаем тебя. Приезжай к нам. Нет, не в гости, мы понимаем, что это невозможно. Но мой муж сумеет помочь тебе совсем выбраться оттуда. Предоставь им самим проиграть эту войну. Ты мне дороже всего на свете. Приезжай, пожалуйста! Мы с тобой вдвоем поднажмем на моего мужа, и он купит нам газету. Ага, вот этот злой мальчишка смеется, потому что читает без зазрения совести через мое плечо все, что я пишу. Он заявляет, что будет рад, если ты обдумаешь наше предложение. Хильда, серьезно, я не знаю, каков сейчас твой образ мыслей, но я не верю, что мы с тобой не сможем найти общего языка. Пожалуйста, отвечай скорее! Отдай свое письмо тому, кто передаст тебе мое, не волнуйся, оно дойдет. Я жду тебя!

Хильда, дорогая, приезжай. Сердечный привет от Иоргли и его женушки, твоей Сибиллы».

По старой журналистской привычке Хильда принимается читать письмо второй раз, уже медленнее, по ее изумление не проходит. «Дорогая Сибилла», — думает она, и ей вдруг приходит в голову, что она никогда еще не ела шоколад «Линдт». Но Хильда тут же сердится на себя за такие мысли. А вкус «Шато-лафита» она уже давно забыла. В Швейцарии он, должно быть, великолепен. А Сибилла, наверное, стала еще полнее. Ей не надо ушивать свои платья. Да и юмора у нее прибавилось. Фрау Сибилла Бюркли сидит вечерами у камина и болтает со своим мужем и друзьями. Однако можно быть полезным, даже живя в Швейцарии.

Она читает письмо в третий раз. «Можно ли там выпускать антифашистскую газету? Да, если есть деньги! Нет, это безумие! Сибилла просто взбудоражила меня. Она всегда любила строить планы. Бруно умирал со смеху над ее жаждой предпринимательства и сумасбродными идеями. Вот бы он удивился, если бы я вдруг возникла перед ним. Бруно и я в Швейцарии? Я могла бы повидать его. Бруно, твоя жена мысленно совершает побег в Швейцарию. В голове у нее при этом следующее: антифашистская газета, «Шато-лафит» и шоколад «Линдт»!

Ах, Сибилла, ты, конечно, права, мы бы нашли с тобой общий язык. Потом, когда все кончится, мы навестим тебя в Швейцарии. Может быть, нам удастся всем вместе провести отпуск где-нибудь за границей. Ну а до тех пор могу только сказать: «Спасибо, милая!»

Значит, есть верный и безопасный путь из Швейцарии в Берлин и обратно. С какими людьми общается семья Бюркли? Ну, на Сибиллу-то всегда можно было положиться. Она поможет. Но как объяснить ей, что представляет собой моя работа? Я не могу, не имею права. Тут даже нечего спрашивать разрешения у товарищей.

Милая, добрая Сибилла вышла замуж. Жаль, если Ганс-Иорг огорчает ее. Хорошо было бы побеседовать с богатым нейтральным иностранцем. Вряд ли он глуп и реакционен, иначе Сибилла никогда бы не согласилась стать его женой. Жизнерадостная умница Сибилла, которая так хорошо во всем разбиралась и которой так не везло… Она никогда не была красавицей, но она привлекала мужчин. Вокруг нее всегда царило веселье. Она получала радость от жизни и любви. И ей пришлось так много испытать».

Это была хорошая комнатка, просторная, заполненная мебелью и безделушками. В центре, посреди картин и книг, царственно возвышалась Сибилла Кнайф. В ее берлинской комнатке совершалось порой нечто большее, чем в иной богатой господской квартире. Осенью 1931 года они часто встречались там, спорили, дискутировали и пытались раскрыть секрет того, как стать преуспевающим журналистом.

Хильда уютно устроилась на старой, но очень удобной софе.

Сибилла пританцовывала по комнате с грацией, которую редко встретишь у полных людей. Она то поправляла покосившуюся плюшевую собачонку, то убирала со стула несколько журналов, пока произносила темпераментную речь.

«Хильда, детка, я согласна. Киш, конечно, блестящий журналист, поэтому я и порекомендовала тебе его книгу. Но все имеет свои границы. Дай мне договорить! Он обо всем толкует с марксистских позиций».

«Ну и что? Речь идет о том, как он это делает!»

«Что и требовалось доказать. Вот это я и хотела от тебя услышать. Меня больше всего интересовала в этом деле ты. Киш сказал однажды: побеждает не лучшее дело, а дело, которое представят как лучшее».

«А какое это имеет отношение ко мне?» — спросила искренне удивленная Хильда. Сибилла недавно обратила ее внимание на книгу, составленную, прокомментированную и изданную Эгоном Эрвином Кишем. Это была антология «Классическая журналистика. Шедевры газетного материала». Хильда прочла ее и пришла в восторг. Она даже сравнила книгу с библией и полагала, что ее необходимо прочитать каждому журналисту. Но теперь она не могла понять, на что ей хотела открыть глаза ее приятельница Сибилла.