Поднявшийся с земли

Мир не очень сильно изменился со времен Ламберто Оркеса. Границу перейти ничего не стоит, шагнул — и очутился в другой стране, а приграничная равнина такая гладкая, словно ее любовно и тщательно ровняли ангелы-воители для того, чтобы бойцам удобнее было на ней сражаться, чтобы стрелы и копья, а попозже все разновидности пуль летели, куда надо. Как приятно произносить эти слова, как приятно перечислять части доспехов и вооружение: шлем, забрало, бармица, поножи, бердыш и аркебуза, пищаль и мортира, а когда христианин узнает, какое количество оружия рубило и стреляло на этой земле, то похолодеет от страха, и еще от того, как высоко оценило человечество все эти изобретения. Ну что ж, кровь для того и существует, чтобы литься из простреленной шеи или распоротого живота, нет чернил лучше, чем кровь, чтобы записать такую вот загадку, которую никому не под силу отгадать: знали ли, умирая, все эти люди, за что они умирают, и были ли они с этим согласны? Тела погибших уносят или зарывают прямо на месте, ветер подметает равнину, и вот она готова для нового побоища. Это ремесло требует должной подготовки и совершенствования; с затратами считаться не приходится, и граф Вимиозо обстоятельно сообщает королю: Государь, каждого кавалериста нужно вооружить карабином и двумя пистолетами, к карабинам подходят пули для мушкетов или чуть меньшего калибра, но ствол его не должен быть длиннее трех пядей, ибо иначе всаднику будет трудно с ним управляться, шпага же должна висеть на перевязи, а пистолеты должны быть не длиннее двух пядей и крепиться с кобурами у луки седла. Было бы хорошо, государь, если бы вы прислали мне карабины и пистолеты, чтобы я заказал партию по их образцу, а кроме того, доброго железа, каковое я роздал бы оружейникам в Вила-Висозе, а часть отослал бы в Монтемор и Эвору, вот что я думаю о кавалерии, впрочем, всецело подчиняюсь воле вашего величества.

Но часто случалось, что казна его величества была пуста, и он давал деньги скупо и неохотно: В Монтеморе возводятся укрепления на те две тысячи крузадо, что были пожалованы вашим величеством, и на те две тысячи, которые собрали жители, и, поскольку ваше величество соблаговолили согласиться на сумму в шесть тысяч крузадо с тем, чтобы остальные деньги доложили жители, магистрат прислал мне письмо, прося у вашего величества еще две тысячи крузадо, я же отвечал, что уведомлю ваше величество об этой просьбе. Эта бюрократическая переписка полна взаимного недоверия и уверток, но в этих посланиях не торгуются о цене крови, не пишут: Ваше величество, с вас литр крови — красной или голубой, неважно, кровь на земле через полчаса приобретает цвет земли. Народы не осмеливаются просить так много, да и всей крови всех членов королевской семьи вместе с принцами и принцессами, включая незаконных детей короля и королевы, не хватит на одну войну. Народу приходится отдавать и кровь, и деньги, а те считанные крузадо, на которые расщедрится король, когда-то налогами и податями были вытянуты опять же у народа.

В списке полным-полно бедствий. Тонкости кавалерийского снаряжения, крузадо и монтеморские укрепления и кровь, которая, скрепляет все это, относятся к семнадцатому веку, и с тех пор прошли годы, прошло очень много лет, но ничего не изменилось к лучшему — в «апельсиновой войне» мы потеряли Оливенсу и так и не вернули ее: Мануэль Годой [17] без единого выстрела — стыд нам и позор! — занимает крепость, не встретив сопротивления, и, угождая королеве и издеваясь над нами, посылает Марии-Луизе, венценосной своей любовнице, ветвь с апельсинами. Бесчестье, позор, унижение из девятнадцатого века переехали в позавчерашний день: поистине что-то дурное содержится в апельсинах, они оказывают пагубное воздействие на судьбу отдельных людей и целых человеческих сообществ, а иначе Алберто никогда бы не приказал управляющему зарыть в землю те плоды, что упали с дерева во время заморозков: Закопайте апельсины, и, если я увижу, что кто-то их ест, я в ближайшую же субботу его уволю, — и действительно, уволил несколько человек, которые потихоньку — запретный плод сладок… — ели не сгнившие в земле, заживо похороненные, несчастные апельсины — они несчастные и мы тоже. Все это можно объяснить, нужно только получше присмотреться к тому, что происходит: в конце той последней войны некий Гитлер — тоже немец, как и Ламберто Оркес, — приказал собрать мальчишек лет двенадцати-тринадцати и сколотил из них последние свои батальоны — мундиры до пят, приклад автомата при отдаче так бьет в плечо, что еле стерпишь; и вот хозяева латифундий тоже возопили: Нет шести-семилетних ребятишек, чтобы пасти свиней и индюков — как же можно лишить детей жалованья, которое они получали за эту работу, такими словами упрекали хозяева невежественных родителей, которые хоть и отдали уже кровь и крузадо, но так ничего и не поняли или заподозрили подвох, точно так же, как сколько-то веков назад их предки подозревали, что его величество утратил к ним свое расположение.

Если бы только война… Человек ко всему привыкаем между двумя войнами он успеет зачать и вырастить сына и отвести его на работу в латифундию — ни пуля снайпера, ни удар копья не оборвут нить его жизни, — жизни, на которую возлагаются такие надежды: кто знает, может, дорастет сынок до управляющего, десятника или доверенного слуги, а то переберется на житье в город, хоть помрет, как человек. Войны — что! Гораздо хуже мор и голод — год мрешь, год ждешь, — они косят людей и опустошают поля, и безлюдными становятся деревни — на много миль вокруг не встретишь живой души, — и только изредка попадется кучка нищих оборванцев, за спиной у них по этим дорогам идет сам сатана. Путь им лежит в могилу, и, когда мор утихает и привычен становится голод, живые начинают считать живых и многих недосчитываются, так что для счета этого хватает самых начатков арифметики.

Это бедствие, настоящее бедствие. Говоря языком падре Агамедеса, это три всадника Апокалипсиса, которых вообще-то было четверо, и вот считай — хоть на пальцах, если по-другому не умеешь: первый всадник — война, второй всадник — чума, третий всадник — голод, а за ними следом непременно появится и четвертый — он из хищных зверей земных. Он вездесущ, три лика у него: первый — латифундия, второй — стража, которая защищает собственность вообще и эту латифундию в частности, есть и третий. Это зверь о трех головах, но с единой волей. Не тот, кто приказывает громче, может больше всех, не тот начальствует, кто похож на начальника. Но лучше все объяснить простыми и понятными словами. В каждом городе, в каждой деревне, в каждом округе и крае появляется этот конь: глаза у него — словно свинцовые, а руки и ноги — в точности как у человека, да только не человеческие они. Не человек тот, кто сказал Мануэлу Эспаде, когда тот служил в солдатах на Азорских островах, — ничего, что мы забежим на несколько лет вперед: Отслужу действительную, пойду в ПИДЕ, — а Мануэл спросил: Куда-куда? — а тот ответил: В политическую полицию, это сила, вот если тебе кто не понравится, бери его, веди куда следует, а хочешь — можешь и пристрелить: пытался, мол, оказать сопротивление — и точка. Этот зверь выламывает копытом двери домов, обедает вместе с падре Агамедесом у латифундиста, играет в карты с гвардией, покуда жеребец Бом-Темпо проламывает копытом черепа арестованных. По городам и селам, по округам и краям ходят эти кони, повстречают друг друга — заржут, потрутся мордами, поделятся секретами и доносами, наговорят ужасов, ужаснут наговорами. Ведь всякому ясно, что они не принадлежат к лошадиной породе, дурак наш падре Агамедес — прочел в писании слово «конь» и решил, что про коня и речь, — серьезная ошибка, которую не повторил, познакомившись с многообещающим однополчанином, Мануэл Эспада.

А падре Агамедес проповедует: Бойтесь тех, что втихомолку бродят в наших краях и сбивают вас с толку, бойтесь тех, кого по милости Господа нашего и Пречистой Девы Марии постигла в Испании кара, изыди, сатана, дую на тебя и плюю, бегите от них, истинно говорю вам, бегите, как от мора и труса, ибо худшей беды, чем эти люди, нет на свете, они обрушились на нашу землю, как саранча на земли египетские, и потому неустанно буду я вам повторять: слушайтесь тех, повинуйтесь тем, кто разумеет больше вашего, помните, что стража, охраняющая порядок, — это ваш ангел-хранитель, не держите камень за пазухой, потому что и отцу приходится сечь возлюбленного сына своего, но всякий знает, что сын, повзрослев, скажет: Для моего блага пороли меня, — вот так и стража поступает с вами, а о других властях, военных и гражданских, — о сеньоре председателе совета, о сеньоре президенте муниципалитета, о сеньоре командире полка, о сеньоре гражданском губернаторе, о сеньоре начальнике Легиона и о всех иных сеньорах, облеченных правом и властью, и уж подавно о тех, кто дает вам работу, я умолчу: что сталось бы с вами без работы, чем кормили бы вы семью, ну отвечайте же, я вас спрашиваю, сам знаю, что на мессе разговаривать нельзя, — совесть в вас должна заговорить, и потому я вам советую, я вас прошу, я вас заклинаю: отвратите слух свой от дьявольских красных соблазнов, ибо красные домогаются погибели нашей страны, но Господь создал ее, чтобы вечно пребывала она в лоне Пречистой, и, если услышите вы сладкие речи тех, кто сбивает вас с пути истинного, прямо ступайте на ближайший пост и обо всем расскажите, и деяние ваше будет угодно Всевышнему, а если промолчите, убоявшись возмездия, то на первой же исповеди я все равно все узнаю и по совести приму надлежащие меры, а теперь помолимся о благоденствии отчизны и о спасении нечестивой России, и о здравии правителей наших, которые приносят ради вас неисчислимые жертвы и пекутся о вашем благе, отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое.

[17]

Годой, Мануэль (1767 — 1851) — глава испанского правительства в 1792 — 1808 гг. В 1801 году испанские войска под его началом в два дня оккупировали Португалию. Солдаты приветствовали Годоя апельсиновыми ветвями, из-за чего эта кампания вошла в историю под названием «апельсиновая война».