Страница 22 из 100
47. СЛОВО
Был поэт — сквозь широкие годы, Из конца пробиваясь в конец, Он водил черный ветер невзгоды, Оголтелую смуту сердец. Словно отговор тягостной смуты, Словно наговор странствий и бед, Воспевал он, холодный и лютый, Обжигающий сердце рассвет. Старой выдумкой — песней цыганской — Он людские сердца волновал И стихи роковые с опаской Нараспев неизменно читал. Под гитару, как в таборе темном, Над рекой, где гремят соловьи, Он сложил о скитальце бездомном Опрометчиво песни свои. Он твердил: «Если сердце обманет, Покоряйся бездумно судьбе, Пусть негаданно время настанет — Всё любовь не вернется к тебе. Мне с младенчества, словно Егорью, Желтоглазый приснился дракон, Не люблю эту землю с лазорью — Тихой жизни бессмысленный сон. В небесах позабытого года Буду славить холодную тьму, Есть души отгоревшей свобода — В грусти жить на земле одному». Он улыбкой и ложью той странной Желторотых подростков губил, Только я не поддался обману — И поэтов других полюбил. И теперь только вспомню — и снова Ясный свет отплывающих дней Вдруг доносит ко мне из былого Голоса тех заветных друзей. С нами тысячи тех, для которых Время вызубрит бури азы, Молодой подымается порох — Весь раскат первородной грозы. Пусть же снова зальются баяны, Все окраины ринутся в пляс, За моря, за моря-океаны Ходит запросто слава о нас. А поэта того позабыли, Перечтешь — и забудется вновь, Потому что мы сердцем любили Только тех, кто прославил любовь. 1930,193948–51. ИЗ ЦИКЛА «СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА» ПОРТРЕТЫ
1. СЕМЬЯ
Над покоем усадеб, Уходящих в безвестные дали, Подымается небо Оттенка суглинка и стали. У высоких домов, У деревьев старинного парка В эту тихую ночь По-особому душно и жарко. И стучат до рассвета Избушки на низеньких ножках Костяною ногой На посыпанных желтым дорожках. Семь цветов, что над радугой Подняты узкой дугою, По проселкам страны Обрываются песней другою. Даль проходит уже, И сбиваются в полночь копыта, Гомозя и гремя Над укладом старинного быта. Там семья — как оплот, И семья там опора всей власти, Там приказу отца Повинуются слезы и страсти. А семейных романов Отменная тонкая вязь, Всё, что мы прочитали, Смеясь, негодуя, дивясь,— Обличенье того, Что теперь уж навек позабыто, Осужденье того Невозвратно ушедшего быта. Я запомнил всё то, Что поют мне об единоверце. Снова пепел отцов На рассвете стучит в мое сердце. Вновь приходит рассвет — И горят золотые зарницы. Ваши кости зарыты На девятой версте от столицы. Не под темною тенью Кладбищенской тесной ограды — По морям, по волнам, По размытым краям эстакады. Встань, другая семья. Вот отцовский резной подоконник. Захолустная ночь. Здесь начало романов и хроник. Здесь преемственность крови, Преданья и сны старины Вспоминаются в утро Великой гражданской войны. 1930, 19372. ДЕД
Тихие, тихие теплятся клены, Топчут вечерний покой тополя, Дальних оврагов туманятся склоны, В дымную даль убегают поля. В этой губернии ночи глухие, Сколько плотов на широкой реке Выпьют медвяные зори России. Тройки гремят в непонятной тоске. Каторжник беглый, расстрига, картежник Вспомнят, полжизни своей промотав, Злую тропу, где растет подорожник, Желтый суглинок у старых застав. Вечером слышится звон колокольный. Спит за оврагом бревенчатый дом. Плотник усталый с тоскою невольной Темную думу таит о былом. В тихом проулке забор деревянный Выведет прямо на берег речной. Ходит форштадтами ветер медвяный, Самою старой пылит стариной. Детям тоскливо в старинном покое, Ждут сыновья издалека вестей, Ходят с конями чужими в ночное, Слушают сказки бывалых людей. Годы пройдут, и отцовского дома Бросят они расписное крыльцо, Смертная их поджидает истома, Северный ветер ударит в лицо. 1930