Страница 18 из 100
29. СКРИПКА
Мальчишка смеется, мальчишка поет, Мальчишка разбитую скрипку берет. Смычок переломлен, он к струнам прижат, И струны, срываясь, чуть-чуть дребезжат… Какой дребеденью, какою тоской Тревожит мальчишка мой тихий покой. К нему подхожу я — и скрипку беру, И вот затеваю другую игру. И вот уж дороги бегут и спешат, Тропинки в тумане как волны шуршат, И, дрогнув, сорвался последний шлагбаум: Ораниенбаум, Ораниенбаум… Над тихим заливом полуночный дым, И я становлюся совсем молодым. Балтийского флота поют штурмана, Как вымпел — над городом старым луна. Вот Балтика наша — туман голубой, Форты на возморье, огонь над волной. Чем юность была бы без песни твоей, Без вечного плеска свинцовых зыбей? 1926, 193730. ИЗ БАЛТИЙСКИХ СТИХОВ
Снова море в огне небывалом, И на Балтике снова весна. В эту тихую ночь над штурвалом Молодые поют штурмана. Тот, кто кепку на лоб нахлобучил, Может быть, не вернется домой, И проходят высокие тучи, Звезды тают над нашей кормой. Я узнаю тебя по затылку, По нашивке на том рукаве, И прижмется твоя бескозырка К запрокинутой вверх голове. Синий вымпел скользнет по канату, Словно с неба сошла синева, Разбросавши костры по закату, Легкой тенью пройдут острова. На зеленый простор вылетая, Ночь разводит мосты, и опять Там, где стынет дорога ночная, Паренька дожидается мать. Спи, товарищ, качавшийся с нами, В море почесть особая есть: Подымается месяц, как знамя, И волна отдает тебе честь. Полотняный мешок над волною… Пусть огни голубые горят, Проплывут облака под луною, Как полки, на последний парад. Спи, товарищ, в краю небывалом, За фарватером меркнет луна. По тебе в эту ночь над штурвалом Молодые грустят штурмана. 1926, 193931. В МУЗЕЕ НОВОЙ ЗАПАДНОЙ ЖИВОПИСИ
Мы в комнату входим, — в немыслимом сходстве, Как давняя память о солнце былом, Ложится на стены сиреневый отсвет Зари, прошумевшей за темным окном. Скользит на изгибе крутом колесо, Из кубиков сложены трубы, И негр, что грустит на холсте Пикассо, Кривит лиловатые губы, Покуда синеет, покуда рассвет Просторною краской перебран, Меняясь в наклейках и тая в росе Над фабрикой «Хорто-дель-Эбро». Но всё же люблю я весь этот разор, Угрюмство художников новых, И снег над обрывами черных озер В узорах и пятнах лиловых. Художник, тоскуя, рисунок берет, — Страна ему черная снится И город безвестный. У длинных ворот На ветке качается птица. Растет на пригорке высокий тюльпан, Как шкуры, лежат на дорожках Закаты, и хлопает в полночь толпа Плясунье на маленьких ножках. И штормы ревут у пятнистых бортов, У мачт розоватого цвета, Нежданно скользнувших с Марселя, с Бордо За четверть часа до рассвета. Откуда невнятице взяться такой? Как щедро раскрашено море! И сердце томят непонятной тоской Походные кличи маори. Но где эти люди? Ведь время летит… Один с перерезанным горлом лежит, Другой — белым парусом бредит, А третий под утро, в седеющей тьме, На низеньких дрогах, в дощатой тюрьме, На белое кладбище едет. Я вышел шатаясь, а голос глухой Всё спорил с тоскливой гитарой, Но зорю играет горнист молодой И ходит по площади старой. И дым голубой над домами летит… Качая высокий треножник, С веселым лицом у мольберта сидит Еще неизвестный художник. 1927, 193932. «Желтый ветер, должно быть последних времен богдыханов…»
Желтый ветер, должно быть последних времен богдыханов Иль ордынских времен. И в пути несмолкающий шум… Ждут несметные полчища низких тоскливых барханов. И спускается солнце на горькую степь Каракум. Караваны в пути. Вот отходит Аральское море, И пугает пустыня вдруг смертью от вражьей руки. Наших звезд уже нет на знакомом, как песня, просторе. Как прибой, впереди вырастают слепые пески. Бесконечны пути, по которым отряды ходили, Солнце жгло поутру, накаляя песок добела, Но сильнее с тех пор мы родную страну полюбили, Потому что она отвоевана кровью была. 1927, 193733. О ЛИТЕРАТУРНОМ ГЕРОЕ
Привычка фамильярничать с героем, Быть с ним на «ты», немного свысока Глядеть на жизнь его, на мелкие заботы, На помыслы, мечтания, свершенья Еще порой встречается в романах. Как тяжело читать сегодня книги, Не греющие сердца! Их герои Приглажены искусно, наведен На них известный лоск, — они решают «Вопросы пола», мечутся на фоне Бушующей над городом метели, И пафос их уходит на любовь. Уныл писчебумажный мир: героя В чернильный ад ввергают за грехи И в картонажный рай его возводят. Но вижу я, как твердою походкой Над паводком равнинных рек России, Над пламенем горящих ярко домен, Над льдами в Северном полярном море Идет советский новый человек. И мой герой — не загрустивший мальчик, Не меланхолик с тростью и плащом, Не продувной гуляка, о котором Кругом шальная песенка бежит. Нет, человек спокойного упорства, Свершающий свой подвиг потому, Что иначе он поступить не может, — Единственный понятный мне герой. Он — у станка в тяжелой индустрии, Он — плуг ведет по всем полям Союза, Он — кочегар, он — летчик, он проходит Сквозь жаркие теснины океана, Сквозь облака ведет он самолет. Строители, умельцы, жизнелюбы, Ваш каждый шаг живет в моем стихе, О вас нельзя поведать по старинке, О вас бездумной песенкой не скажешь, Но, как мечтал один поэт когда-то, Расскажешь в Великанской Книге Дня. Смотри, смотри, как чист и ясен воздух… Хоть труден путь, но радостен, Земля, Земля в цвету! И ветер с Волховстроя В прозрачных электрических цветах… ……………………………………… Слепая ночь дымится над Европой, Заря взошла над нашею страной, Уже идет герой в литературу Сквозь дым и гарь, сквозь корректуры прозы, И пишем мы о нем повествованье В заветной Великанской Книге Дня. 1927, 1948