Сестра милосердия

Их жизнь будет ложь!

В каком-то смысле брак действительно условность, и беда совсем не в том, что, не связанный обязательствами, Алексей в любую минуту оставит ее одну. Она не искала в их союзе никаких выгод, никакого облегчения своей участи.

Элеонора была готова к любым невзгодам, даже к смерти, лишь бы только они стали «плоть едина». И когда они первый раз были вместе, это было правильно. Смерть притаилась тогда совсем рядом, готовая выскочить из-за любого угла и забрать или ее, или его, или их обоих. Тогда это было правильно – соединиться, впечататься друг в друга, чтобы потом хранить в сердце всего любимого целиком, если уж не получится пройти жизнь вместе с ним… Тогда это было действительно не важно, она стала любовницей любви.

Теперь ей предстоит стать любовницей страха.

Проходя мимо, люди задевали ее, с раздражением думали, что за странная женщина застыла посреди улицы. Нужно решать, возвращаться ли. Боль пройдет, а к стыду она привыкнет. И ночь, которой она не стыдится сейчас, станет воспоминанием распутной девки.

Господи, как же больно! Если она сейчас откажется от Алексея, душа просто не выдержит этой боли и умрет… Но если останется – сгниет заживо!

Ради любви можно пережить все, только не унижение.

Элеонора шагнула в сторону госпиталя. Это был трудный и болезненный шаг, но за ним последовал второй.

Она шла, хоть каждый шаг будто отрывал кусок от ее сердца.

Дежурил доктор Калинин, он как раз закончил операцию и записывал ее в журнал. Элеонора хотела проскользнуть незамеченной в маленький закуток возле автоклавной. Там стояла кушетка, и сестры частенько ночевали на ней, особенно зимой, когда дома было так холодно, что приходилось оставаться в пальто.

Благодаря предыдущей ночи на дежурстве она чувствовала, что сможет уснуть. Хоть во сне, хоть ненадолго избавиться от боли.

А если бы он погиб? Ей было бы больнее… и легче! Ее любовь, ее душа осталась бы жива, а не издыхала бы сейчас в муках унижения, как бродячая собака.

Так тяжело узнать, что ты отдала душу, да и тело недостойному человеку. Что твой герой – не герой, любовь – не любовь, да и ты – не ты.

– Элеонора Сергеевна, здравствуйте! – Калинин симпатизировал ей, и сейчас засмеялся от удовольствия, что ее видит. – А вы разве дежурите? Ой, что с вами?

Николай Владимирович поставил в журнале большую кляксу, и Элеонора удивилась, почему ее это огорчило.

– Ничего, все в порядке. Просто у меня дома соседи… Решила, спокойнее переночевать здесь.

– А почему у вас лицо такое опрокинутое? Что случилось, милая Элеонора Сергеевна? Кто-то умер?

– Я.

– Что?

– Ох, простите. Никто, слава богу.

– Тогда что? Заболел? Вы скажите, я помогу!

Она думала, что разучилась плакать. Но дружеское участие Калинина вдруг лишило ее самообладания, она почувствовала, как глазам становится горячо… Чтобы не расплакаться, она сильно закусила губу и покачала головой:

– Нет, ничего. Все здоровы, – еле удалось прошептать, но слезы покатились по лицу, а она не могла их остановить.

Калинин был простой и невоспитанный парень, но он сделал вид, будто не заметил ее слез!

– Ну, раз никто не умер и все здоровы, то жизнь продолжается, – сказал он задумчиво, – остальное – это мелкие неприятности, я как врач говорю.

Она на секунду отвернулась, вытерла слезы и улыбнулась. Бог знает каких усилий ей стоила эта улыбка.

– А давайте я вас чаем напою! – продолжал Николай Владимирович, как ни в чем не бывало. – У меня есть немножко самого настоящего чая.

Элеонора покачала головой.

– Давайте, давайте! Чаем, конечно, горю не поможешь, но от всяких штучек судьбы это лучшее лекарство, по себе знаю. Особенно если с сахаром, а у меня как раз есть.

– Николай Владимирович, вы так хлопочете обо мне, между тем ничего не случилось. Все в порядке.

– Знаю, знаю! Пусть это будет взятка, ладно? Чтобы вы еще раз потом встали со мной на операцию? Пожалуйста! Вы когда помогали мне на аппендиците… Я так раньше никогда не оперировал! Это было как волшебство, я другого слова не найду.

Она кивнула и почувствовала, что натянутая улыбка становится искренней.

Черт возьми, она не погибла! Она может дышать!

У нее есть дело, которое она любит. Она нужна людям, нужна больным, нужна доктору Калинину, который теряется без ее подсказок, нужна сестрам, которых может научить всему, что умеет сама.

А счастье… Да бог с ним, слишком тяжело оно дается.

Она вздохнула. Боль никуда не делась.

Больно, значит живой! – говорил доктор Воинов солдатам, когда в госпитале не хватало лекарств.

И он был прав.

Она еще надеялась, что Алексей одумался. Что малодушие, овладевшее его сердцем, пройдет, и он встретит ее дома.

Элеонора даже помолилась украдкой, чтобы Господь укрепил его душу.

Но Ланской ушел, когда она вернулась домой, там было пусто. Исчезла его шинель без знаков различия, исчез «сидор», и даже запах папирос испарился без следа. Будто Алексея здесь не было и ей приснилось и счастье, и отчаяние.

Однако ложиться в постель, где они были вместе, Элеонора не могла. Она подарила кровать соседке, а сама устроилась на полу, на тощем тюфяке.

А сон не шел к ней и на полу, мучительные воспоминания, как они были вместе с Алексеем, не отпускали.

Элеонора почти переселилась на работу, кушетка за автоклавной стала ее постоянным ложем, благо с наступлением весны желающих ночевать на службе резко поубавилось.

Она работала, как сумасшедшая, набрала еще больше дежурств и подавала на сложных операциях, даже когда была свободна. Во время работы она забывала обо всем.

Но через неделю Знаменский выгнал ее, приказав три дня не появляться на службе. Мол, загоняя себя таким образом, она приносит не пользу, а вред.

С этим было трудно не согласиться.

День она промаялась дома, надеялась отоспаться, но ничего не вышло, как она и предполагала. Сон покинул ее, кажется, навсегда.

Элеонора боялась засыпать, ибо в эти минуты приходили самые горькие мысли, а просыпаться резко, будто от толчка, было еще хуже.

Сидеть дома – невыносимо, а пойти некуда. Недавно появилось новое развлечение – кинематограф, но Элеоноре оно совсем не понравилось.

Вдруг ее навестила Саша.

Шварцвальды переезжали, барону вернули его прежнюю квартиру на территории института. По прежним понятиям это была холостяцкая квартира, но по нынешним временам трех комнат на четырех человек считалось более чем достаточно.

Саша пригласила ее на новоселье.

– Будут только самые близкие друзья, – сказала она и, смутившись, добавила: – Сергей Антонович тоже будет. Он мне, кстати, замечал, что очень хотел бы тебя видеть.

– Тогда я, пожалуй, не приду. Поздравлю вас в неофициальной обстановке, если позволишь.

– Элечка, послушай меня! Сергей Антонович – очень влиятельный человек, и мы очень ему обязаны. Страшно подумать, что было бы с Николаем, если бы не помощь Кострова.

– О! Это и есть сам Костров? – фамилия была на слуху, но в подробности Элеонора, естественно, не вникала.

– Да, моя дорогая, это он и есть! А ты просто не хочешь знать, что он не только очень важный чин в правительстве, но и хороший человек! Ты считаешь, что раз большевик, значит дьявол, но это не так! Совершенно не так!

Саша горячилась, значит, не верит в то, что говорит, отметила Элеонора хладнокровно.

– Он давно знает о тебе, еще заочно. Николай рассказывал о твоих подвигах, он тоже восхищается тобой, просто у меня не было случая сказать тебе, – тараторила Саша, – и он очень, очень жалеет, что ты отказалась перейти на мою должность. Ты была бы идеальной главной сестрой.

– Сашенька, я слишком молода, никто не поверит, что меня назначили за истинные заслуги. Начались бы всякие грязные сплетни, а я этого не хочу.

Александра Ивановна с досадой махнула рукой: