Страница 2 из 3
Женщина бросилась к передней двери и распахнула ее — ничего, кроме воды; подбежала к задней двери и распахнула ее — ничего, кроме воды; распахнула окно — ничего, кроме воды. Она вспомнила, как однажды муж говорил ей, что морской прилив не опасен, потому что он наступает регулярно и люди могут рассчитать его движение, и что он предпочитает жить у залива, чем у реки, которая в любой момент может выйти из берегов. Но прилив ли это? Она снова подбежала к задней двери и бросила в воду щепку. Щепка медленно поплыла в сторону залива. Потом женщина зачерпнула рукой воды и попробовала глоток. Вода была пресная, ни капельки соли. Значит, это река, а не прилив.
Благодарение богу, что она не потеряла сознания и не упала. Казалось, что в эту страшную минуту какая-то высшая сила поддержала ее и не дала упасть. Страх как рукой сняло, и она перестала дрожать. С этой минуты, несмотря на все испытания ужасной ночи, она ни разу не потеряла самообладания.
Она выдвинула кровать на середину комнаты, поставила на нее стол, а сверху — люльку. Вода уже доходила ей до щиколоток и выше, а домик уже раз или два так бросило из стороны в сторону, что распахнулись дверцы чулана. Потом она опять услышала, как что-то скребется и толкается в стену хижины. Выглянув из окна, она увидела, что это было вырванное с корнями большое дерево, — она помнила, что прежде оно лежало на дороге к пастбищу. Теперь оно приплыло к самому дому. К счастью, дерево плыло не так быстро, как текла вода; его длинные корни волочились по земле. Если бы оно со всего размаху налетело на хижину, никакие гвозди и болты, вбитые в сваи, не смогли бы выдержать этого удара. Пес вскочил на ствол и прильнул всем телом к его сучковатой поверхности. Примостившись у самых корней, он дрожал и жалобно скулил. В душе женщины блеснул луч надежды. Она сдернула с постели теплое одеяло, завернула в него ребенка и пробралась в поднимающейся воде к двери. Когда дерево опять ударилось о стену с такой силой, что домик покачнулся и затрещал, она вскочила на ствол. С божьей помощью ей удалось удержаться на его скользкой поверхности, и, обхватив одной рукой корни, она другой крепче прижала к груди стонущего ребенка. У крыльца что-то затрещало, и вся передняя стена дома, из которого она только что вышла, накренилась вперед, как коровы становятся на колени перед тем, как лечь, — и в ту же минуту огромное мамонтовое дерево повернулось и уплыло, унося в темноту свой живой груз.
Несмотря на волнение и грозящую опасность, несмотря на то, что ребенок все плакал и ей приходилось его успокаивать, несмотря на ветер, свистящий в лицо, и на шаткость ее положения на скользком бревне, она нашла в себе силы бросить последний взгляд на свое покинутое и размытое жилище. Она теперь удивляется, какие глупые мысли приходили ей тогда в голову. Например, она подумала, что напрасно не переоделась сама и не надела на ребенка его лучшее платье, потом вдруг стала молиться о том, чтобы домик ее сохранился и мужу было где отдохнуть, когда он вернется, — а как он узнает, что с ней и с ребенком? При этой мысли она чуть не потеряла сознание. Но ей некогда было предаваться отчаянию: когда длинные корни ее ковчега наталкивались на преграду, весь ствол делал пол-оборота, и она дважды погружалась в черную воду. Ее все время беспокоил пес: он с воем метался взад и вперед по стволу, пока, при новом толчке, не соскользнул в воду. Некоторое время он плыл рядом, и женщина даже пыталась помочь бедному животному вскарабкаться на дерево, но пес был такой «глупый» и неистовый, что все попытки спасти его оказались тщетными, и вскоре она навсегда потеряла его из виду. Теперь женщина с ребенком остались совсем одни. Огонь, который еще несколько минут горел в опустевшей хижине, вдруг погас. Она уже не знала, куда плывет. Вдали показались смутные очертания белых дюн на косе, и она поняла, что дерево плывет по течению реки. По всей вероятности, скоро будет отлив; вероятно, они доплыли до водоворота, где морская вода слилась с разлившейся рекой. Если вода вскоре не начнет спадать, их может унести к устью, а оттуда в открытое море или раздавить среди плавающих обломков. Если этого не случится, если спадающая вода унесет их к заливу, есть надежда, что дерево зацепится за один из лесистых выступов косы, и они дождутся там утра. Иногда ей казалось, что она слышит, как доносятся с реки голоса и крики людей, мычание коров и блеяние овец. Потом опять наступала тишина, и она слышала только звон в ушах да биение своего сердца. К этому времени она стала чувствовать, что продрогла до мозга костей, так оцепенела от неловкого положения, что едва может двигаться. Ребенок плакал, когда она давала ему грудь, и она поняла, что у нее пропало молоко. Это ее так испугало, что она закрылась платком и в первый раз горько заплакала.
Когда она снова подняла голову, гул прибоя слышался уже позади. Она догадалась, что дерево опять повернулось. Набрав в рот воды, чтобы промочить горло, она почувствовала, что вода соленая, как ее слезы. Но это ее обрадовало; она поняла, что плывет по спадающей воде. Потом ветер стих и кругом воцарилась глубокая, гнетущая тишина. Не слышалось даже журчания воды по бокам огромного шероховатого дерева, все было объято мраком и безмолвием. Она заговорила с ребенком, чтобы услышать собственный голос и убедиться, что она не потеряла дара речи. Странная мысль не оставляла ее — она думала о том, как, должно быть, ужасна была та ночь, когда Ноев ковчег плыл над Араратом, а кругом все живое было сметено с лица земли. Она думала и о моряках, цепляющихся за обломки разбитого корабля, и о несчастных женщинах, привязанных к плотам и погибших в пучине жестокого моря. Она хотела поблагодарить бога за свое чудесное спасение и оторвала взгляд от ребенка, который тревожно спал на ее груди. Вдруг на юге блеснул яркий свет, вспыхнул, и замерцал, и снова вспыхнул. Сердце у нее забилось под холодной щечкой ребенка. Это был маяк у входа в залив. Не успела она прийти в себя от удивления, как дерево вдруг стало скользить по дну, потом еще немного протащилось вперед и остановилось. Она опустила руку в воду и почувствовала, как вода, тихо булькая, течет мимо. Дерево лежало на земле. Судя по положению маяка и гулу прибоя, оно остановилось на Дедлоу Марш.
Если бы не ребенок, который был совсем простужен и кашлял, если бы в ее груди не иссяк нежный источник, она считала бы себя окончательно спасенной. Но тревоги и опасения внушали ей самые печальные и мрачные мысли. Вода быстро убывала. Оглашая воздух пронзительным криком, над ее головой взвилась огромная стая черных казарок. Потом, кружась с печальным свистом, прилетели ржанки и серым облаком бесстрашно опустились на ствол. Цапля с негодующим криком покружилась над ее головой, потом окунула свои длинные ноги в воду, всего в нескольких ярдах от нее. Но самым необычайным оказался прилет хорошенькой беленькой птички, чуть побольше голубя и похожей на пеликана. Но это был не пеликан. Птичка все время делала круги над ее головой и, наконец, села на один из корней дерева у ее плеча. Женщина протянула руку и погладила птичку по изящной белой шейке, но та и не шелохнулась. Птичка сидела долго, и женщина подумала, что хорошо бы приподнять ребенка и показать ему птичку. Но когда она захотела его приподнять, она почувствовала, что он совсем холодный. Заглянув ему в лицо и видя, что глаза его с коротенькими ресницами закрыты и обведены синими кругами, она громко вскрикнула, птичка испугалась и улетела, а женщина потеряла сознание.
Да, это было самое худшее, по крайней мере для нее. Когда она очнулась, солнце стояло высоко в небе, а вокруг расстилалось болото с низкой стоячей водой. Кругом слышались неясные звуки гортанной речи. Ослабевшая и изнемогающая, спасенная мать лежала возле костра, разведенного на болоте. Неподалеку сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, старая индианка и напевала индейскую колыбельную. Первая мысль матери была о ребенке, и она уже готова была заговорить, когда к ней подошла молодая индианка, вероятно тоже мать, и, догадываясь о ее желании, поднесла ее ребенка, бледненького, но живого. Он лежал, туго спеленутый, точь-в-точь в такой же забавной колыбельке, сплетенной из ивовых прутьев, в какой спал ребенок молодой индианки. Мать засмеялась и заплакала. А когда обе индианки, старая и молодая, с улыбкой, открывавшей большие белые зубы, и сверкая черными глазами, начали наперебой говорить? «Оченно хорошо будит беленький мауитча» и «скоро твоя мужа придет», — ей от радости захотелось расцеловать их смуглые лица. А случилось все вот как: индианки расхаживали по болоту и собирали в свои смешные корзинки ягоды. Вдруг старшая заметила неподалеку развевающуюся по ветру юбку. Не в силах бороться с искушением раздобыть себе новое платье, она подошла ближе и тут-то и заметила белую женщину с ребенком. Можете не сомневаться, что индианка получила юбку. Но когда пришел, наконец, он, постаревший от тревоги, казалось, на. целый десяток лет, и бросился к ней, она опять потеряла сознание, и им пришлось на руках отнести ее в челнок. Представьте себе, что он ничего не знал о наводнении, а услышал о нем впервые от индейцев в Утопии и по описанию понял, что несчастная — его жена.