Страница 26 из 133
Чтобы причинить себе боль, почувствовать себя оторванным от мира, брошенным всеми, он выглянул в окно. И надо ли говорить — ему это удалось.
В фиолетовой темноте ночи виднелись одинаковые окна, освещенные красноватым светом, сизый дым одинаково струился из одинаковых кирпичных труб, где-то лаяли собаки — и ни одной души не было на улице…
Ночью ему снилось, как он, одетый в белый халат, присутствовал при вскрытии погибших во время пожара животных, а потом, выходя из помещения ветстанции, нос к носу столкнулся с Тропиным. Тропин испугался и убежал. Потом он долго бродил вокруг дымившегося коровника и что-то безуспешно искал и спохватился, когда уже стемнело. Он хотел идти в деревню, но тут из дыма, клубами поднимавшегося над пожарищем, вышла знакомая фигура грозы всех ребятишек его двора хулигана-переростка по кличке Тортила. Тортила шел к нему вихляющей походкой, засунув руки в карманы брюк. Кожаная кепочка с коротким козырьком была надвинута на нос так, что нельзя было сразу разглядеть глаз. Десять лет назад Тортила устроился работать на самоходную баржу и после обмывки первой получки ступил мимо трапа…
Тортила приближался с неумолимостью удава, и Кроев, как двенадцать лет назад, от страха не мог произнести ни слова.
— Что притих, птенчик, — хрипло, как из могилы сказал Тортила, — поприветствуй дядю… иль следователем стал, заелся?
— T-ты же в затоне утонул, — выдохнул наконец Кроев.
— А это не значит, сынок, что со мной здороваться не надо.
И Тортила, приподняв рукой козырек кепки, взглянул на следователя неживым взглядом, от которого тот проснулся.
Электронные часы Кроева показывали пять сорок. Можно было поспать еще, и он, стряхнув с себя тяжесть кошмара, снова заснул.
Однако долго спать ему не пришлось, в дверь постучали, и Глафира передала ему просьбу шефа явиться срочно в прокуратуру. Еще не рассвело, на улицах никого не было, перед прокуратурой стоял знакомый «Уазик», а перед ним нервно расхаживал шеф.
— Доигрались, — сказал он, увидев Кроева, — разумеется, вы тут не при чем. Я уже позвонил куда надо. Это, конечно, Коржа работа. Поэтому поедете в «Приозерный» — Тропин повесился…
И снова знакомая дорога, и снова хрустит подмерзший за ночь ледок, и только совсем не трясет, и машина мчит как на крыльях, хотя Кроеву не хочется, чтобы она ехала так быстро.
На ферме его встретил Глинков.
«Надо бы спросить его, как это произошло», — подумал Кроев.
Но Глинков был сам ошарашен, таращил глаза на следователя и молчал. К дому Тропина подошли молча, и только тут Глинков заговорил:
— Свет в деревне вырубил кто-то, но у меня свеча есть.
Кроеву вдруг стало страшно, но он, пересилив себя, толкнул двери сенцев, прошел по длиннющему коридору со свечей в руках и, наконец, вошел в комнату. Она была пуста. Он решил повернуть обратно, но чья-то железная рука намертво закрыла ему рот и нос.
— Просыпайся, Шерлок, — услышал он знакомый голос.
У постели сидел Корж.
— Некогда мне, — сказал «урка», — тороплюсь. Я сегодня занят до обеда. Начальство просит Денисову помочь. Но ты не огорчайся, езжай в «Приозерный», займись там документами, а я, как освобожусь, сразу к тебе. И еще вот что. Скоро тебя торопить начнут, поэтому не надейся, что вечно будешь в «Приозерный» ездить. И меня скоро отзовут, а чтобы успеть как можно больше, надо денек-другой плотно по делу поработать. Возьмем дело — мы на коне, не возьмем — нас изобьют. Я к тому, что, может, нет смысла каждый день в совхоз мотаться, времени много уходит. В «Приозерном» гостиница, там переночевать можно. Я Любаню уже предупредил. Усек?
— Ладно, — согласился Кроев.
Корж ушел, а следователь стал собираться на работу. По дороге он вспомнил сон.
Да, давно ему не снилось ничего кошмарного. Пожалуй, с тех пор, когда он, будучи студентом, свалился с моста в реку и ударился грудью о старую сваю. Тогда он три дня пролежал без сознания и такого в бреду насмотрелся…
В приемной прокуратуры с обиженным видом сидела секретарша Тамара. Кроев подумал, что шеф с утра отчитал ее за какую-то провинность, а может, и не провинность, а просто так, чтобы не забывала, что на свете есть начальство. Следователь поздоровался с ней, сочувственно подмигнул и прошел к прокурору.
— Докладывайте, — сходу сказал шеф.
Кроев коротко доложил о событиях вчерашнего дня.
— Так, так, — недовольно пробормотал прокурор, — все это — действия по достижению результата, а где же сам результат?
— Его пока нет, — ответил Кроев, — дело не раскрыто. Есть, однако, надежда на экспертизу.
— Экспертизу говорите, — перебил его шеф, — это ту, о которой вы еще постановление не вынесли?
— Да, — ответил Кроев обескураженно, — у меня не десять рук, и я не могу одновременно работать по делу в «Приозерном» и выносить постановление с назначением экспертизы.
— Я не об этом, — сказал шеф, — я просто хочу предупредить вас, чтобы вы по молодости не запустили других дел, которые у вас в производстве. У них тоже сроки, и они на месте не стоят, и вы должны об этом помнить. Поэтому не увязайте надолго в совхозе… И еще всегда помните, что вы — прокурорский работник, не сближайтесь особо с розыскниками. Жизнь — булгахтерия сложная…
Зазвонил телефон. Прокурор снял трубку, и строгое его лицо приняло мягко-умильное выражение. Прикрыв микрофон рукой, он произнес:
— Василич тебя до совхоза подбросит, но ты его там не держи: машина здесь нужна.
И шеф махнул рукой Кроеву, дескать, давай, действуй.
Дорогу чуть развезло, потому ехали медленно. Весеннее солнце бликами играло на окнах «Уазика», пуская зайчики в глаза водителям встречных машин.
Кроеву вдруг стало весело. Он забыл разговор с шефом, забыл ночные кошмары. Двадцать пять — возраст, когда даже плохой сон не приносит головных болей, восстанавливает силы, снимает отрицательные эмоции. Где-то далеко остались вчерашняя беспомощность и растерянность, и положение уже не казалось совсем безнадежным. Кроеву даже почудилось, что именно сегодня он схватит за хвост птицу удачи. Веселость эта вдруг переросла в злость, хорошую веселую злость, не на начальство, бросившее его в трудную минуту, не на обстоятельства, складывающиеся не в пользу, злость на себя.
— Ну, — сказал себе Кроев грозно, когда на горизонте появилась центральная усадьба «Приозерного», — с ним или на нем.
«Приозерный», а точнее его центральная усадьба, за годы правлений Клягина преобразилась и стала похожа на город (из статьи в районной газете). Директор построил контору в два этажа, отгрохал Дом культуры. Да что там дом — дворец с огромным залом, мягкими креслами, деревянным паркетом.
На площади перед ДК и конторой, а также частично на центральной улице появился асфальт. Такую роскошь в Кедровском районе мог позволить себе только райцентр. И хотя качество асфальта было неважным — в нем преобладал гудрон, и в жаркие дни он лип к ногам и колесам машин — это был асфальт, асфальт «такой же, как и в Кедровке». Укладывала асфальт бригада шабашников из четырех человек. Руководил ими крепкий старик по имени Ахмет, почти не говоривший по-русски и общавшийся с жителями «Приозерного» через переводчика, своего племянника Шамиля. За селом у бригады стояло сооружение, похожее на паровоз братьев Черепановых. В нем и варился асфальт, который доставлялся потом в село и укатывался ручными катками.
Кроме асфальта, бригада занималась строительством двухквартирных домов — коттеджей, «мечты специалистов других сел».
Однако венцом Клягинских нововведений была картинная галерея. Она была создана «по инициативе самого директора» и размещалась в Доме культуры. Клягин лично ездил в Н-ск и за совхозные деньги приобрел несколько картин профессиональных художников. Остальное место в галерее заняли репродукции классиков. В картинной галерее «проходили экскурсии ребятишек местной школы», туда приглашали всех проверяющих из района и области. Такой галереи не было даже в Кедровке.