Страница 14 из 15
И когда он стянул верх купальника, то, переживая, что ее грудь невелика, попыталась прикрыться ладонями. Тео отвел ее руки в стороны и прочертил каждый сосок подушечками пальцев.
Энни задыхалась от испытываемых ощущений.
Вскоре они уже касались друг друга всюду. Он расстегнул молнию на ее шортах и сунул руку в трусики. Ни один мальчик не касался ее там. Тео проник в нее пальцем. И она взорвалась всеми гормонами. Мгновенным оргазмом.
Энни тоже трогала его и когда впервые почувствовала влагу в ладони, решила, что сделала ему больно.
Она была влюблена по уши.
А потом все изменилось. Безо всякой причины Тео стал избегать ее. Начал унижать перед сестрой и Джейси.
«Энни, не будь такой дурой. Ведешь себя как маленькая».
Она попыталась вызвать его на разговор наедине, выяснить, почему Тео стал таким, но он уклонялся. Потом Энни нашла полдюжины своих любимых готических романов в мягкой обложке на дне бассейна.
Однажды солнечным июльским днем они шли через болото по мостику – Энни немного впереди близнецов, в хвосте плелась Джейси. Энни пыталась произвести впечатление на Тео, какая она взрослая, рассказывая о жизни на Манхэттене.
- Я езжу на метро сама с тех пор, как мне исполнилось десять, и…
- Прекрати хвастаться, - прервал Тео. А потом шлепнул ее ладонью по спине.
Она слетела с мостика прямо лицом в грязную жижу, руки по плечи погрузились в болотный ил, ноги засосало в тину. Пока она пыталась выбраться, гниющие стебли болотной травы и комья сине-зеленых водорослей облепили волосы и одежду. Энни отплевывала грязь, пытаясь протереть глаза, но ей никак не удавалось, и она начала плакать.
Риган и Джейси были в таком же ужасе, как и Энни, и не сразу кое-как вытащили ее из болота. Энни содрала коленку и потеряла кожаные сандалии, которые купила на собственные деньги. Слезы чертили дорожки на измазанном лице, пока она стояла на мостике, как существо из какого-то фильма ужасов.
- Зачем ты это сделал?
Тео безучастно рассматривал ее:
- Не люблю хвастунов.
Глаза Риган наполнились слезами:
- Только никому не говори, Энни! Пожалуйста, не говори. Тео сильно попадет. Он больше так не будет. Обещай ей, Тео.
А Тео высокомерно удалился, так ничего и не пообещав.
Энни никому не рассказала. Не тогда. Гораздо позже.
На следующее утро Энни слонялась по дому, пытаясь окончательно проснуться после беспокойного ночного сна, прежде чем предпринять пренеприятное путешествие в Харп-Хауз. И в конце концов забрела в студию, которая была недоступна телескопу Тео. Брызги краски на голом деревянном полу свидетельствовали о череде художников, работавших здесь долгие годы. Из-под дюжины картонных коробок, сваленных на задвинутой в угол кровати, торчало ярко-красное покрывало. Рядом с кроватью стояла пара деревянных выкрашенных в желтое стульев с сиденьем из камыша.
Ярко-голубым стенам комнаты, красному покрывалу и желтым стульям вменялось в обязанность воззвать к жизни картину Ван Гога «Спальня в Арле»,
а на самой длинной стене фреской в натуральную величину изображалась передняя часть такси, врезавшегося в витрину. Энни уповала на Господа, что наследство не включало эту фреску, потому что не могла вообразить, как удастся продать целую стену.
Ей представилась в этой комнате мать, потворствующая самолюбию гостивших художников так, как никогда не поощряла дочь. Мэрайя свято верила, что художественные натуры нужно холить, однако отказывалась одобрять занятия дочери, будь то рисование или актерское мастерство, хоть Энни одинаково любила и то и другое.
«Мир искусства – змеиное гнездо. Даже будь ты неимоверно талантлива – чего и в помине нет – этот мир сжирает людей заживо. Я не хочу для тебя такой участи».
Мэрайе больше бы подошло иметь дело с какой-нибудь вздорной девицей, которую не заботило бы ничье мнение. Вместо этого она родила застенчивое дитя, которое день напролет грезило наяву. И все же в конечном итоге сильной оказалась именно Энни, когда ухаживала за матерью, уже не способной заботиться о себе.
Энни отставила кружку с кофе, услышав, как подъехал незнакомый автомобиль. Она пошла в гостиную и выглянула в окно, чтобы как раз увидеть, что в конце тропинки остановился потрепанный белый фургон. Открылась дверца, и вылезла женщина - на вид чуть больше пятидесяти. Массивная фигура закутана в серый пуховик, ноги в прочных черных ботинках утонули в снегу. Пышные белокурые волосы не покрыты шапкой, зато шея обмотана вязаным шарфом с узором из черных и зеленых ромбов. Женщина наклонилась и извлекла из машины розовую подарочную коробку с пышным бантом из малиновой шелковой бумаги на крышке.
Энни так обрадовалась незнакомому лицу, не связанному с Харп-Хаузом, что чуть не споткнулась о разноцветный полотняный коврик - так спешила к двери. Когда открыла ее, с крыши ветром сдуло снежную пыль.
- Я Барбара Роуз, - дружелюбно представилась незнакомка. - Вы здесь уже почти неделю. Вот я и подумала, что пора бы вас проведать.
На белоснежной коже выделялась ярко-красная помада, и пока Барбара поднималась по ступенькам, Энни приметила крупинки туши, что нашли пристанище на припухлостях под глазами.
Хозяйка пригласила гостью войти и забрала у нее пуховик.
- Спасибо, что послали своего мужа помочь мне в первый день. Не хотите ли чашечку кофе?
- Хорошо бы.
Под пуховиком оказались трикотажные черные брюки и ярко-синий свитер, обтягивавший пышные формы. Барбара сняла ботинки и проследовала за Энни в кухню, неся подарок и оставляя за собой цветочный запах духов.
- Любой женщине одиноко самой по себе на острове, а очутиться здесь в разгар неизвестно чего… - Она пожала плечами. – Когда живешь в одиночку, всякое может пойти не так.
Не такие речи хотелось бы услышать от бывалой островитянки.
Пока Энни готовила свежий кофе, Барбара оглядывала кухню, примечая то китчевый набор для специй на подоконнике, то ряд черно-белых литографий на стене. Вид у гостьи стал почти мечтательным.
- Каких только знаменитостей здесь не перебывало каждое лето, но не помню, чтобы часто видела вас.
Энни включила кофеварку.
- Я больше городской житель.
- Разумеется, в разгар мертвого сезона Перегрин не то место, где горожанам жилось бы хорошо.
Барбара любила поболтать, и пока булькала кофеварка, успела сообщить, какая нынче исключительно холодная погода, как тяжело приходится островитянкам зимой, когда мужчины выходят в неспокойное море. Энни запамятовала о сложном законодательстве, предписывающем когда и где частные ловцы омаров могут ставить свои ловушки. Барбара счастлива была ее просветить.
- Только мы здесь занимаемся ловлей с раннего октября до начала июня. Потом переключаемся на туристов. Большая часть других островов ловит с мая по декабрь.
- Не легче было бы ловить, когда тепло?
- Да, конечно. Хотя когда приходит время вытаскивать ловушки, довольно много можно напортачить, несмотря на хорошую погоду. Впрочем, доходы от омаров всю зиму высоки, поэтому-то сейчас и выгодно ловить.
Энни наконец приготовила кофе.
Они отнесли кружки на столик, примостившийся на террасе. Вручив Энни розовую коробку, Барбара уселась напротив на стуле. Подарком оказался вязаный черно-белый шарф с таким же ромбовидным узором, что и на ней.
Барбара смахнула крошки, оставшиеся от завтрака Энни, в ладонь.
- Вязание помогает скоротать зимнее время. Иначе я бы покрылась ржавчиной. Сын теперь живет в Бангоре. Раньше я видела внука каждый день, а сейчас хорошо, если увижу раз в два месяца.
Глаза у нее затуманились, словно ей хотелось заплакать. Она резко встала и унесла собранные крошки в кухню. Когда вернулась, то еще не совсем пришла в себя.
- Дочка Лиза поговаривает, как бы уехать отсюда. Если это случится, я потеряю двух внучек.
- Лиза подруга Джейси?
Барбара кивнула.
- Похоже, пожар в школе стал для нее последней каплей.
Энни смутно вспомнила небольшое каркасное здание, служившее на острове школой. Оно торчало на холме над набережной.