Суд над Танталусом

Костя смотрел вопросительно.

— Ну как? — тревожно спросил он. От сияния его не осталось и следа. Он стал неуверенным, сомневающимся, готовым упасть духом, как в те дни, что предшествовали окончанию работы над проектом станции. Гребнев готов был выругать себя. Ну как же он не догадался — ведь его практикант в ту пору мучился над своей картиной, страдал от неудач, а он-то думал… Впрочем, Гребнев решил не спешить с выводами. В конце концов, может быть, он был все-таки прав.

Он рассматривал картину. Прибой шумел у их ног.

— А почему вы бросились внутрь станции? — спросил вдруг Гребнев. — Что вас заставило сделать это?

Щеки Кости порозовели и приобрели обычный свой цвет.

— Скрепки… — сказал он смущенно. С минуту он боролся с чем-то, но потом прямо взглянул в глаза Гребневу. — Скрепки, те, что пошли на башню, были из пластилита «300», как вы сказали. Ну я заменил его потом на марку «600». Марка «300» слишком жесткая. Вы понимаете, — мучился Костя, он говорил торопливо, — мы привыкли, что то, чем мы скрепляем, должно быть тверже скрепляемого. Например, булавки, которыми мы скалываем бумаги. Вы назвали марку «300», даже не задумываясь. Но я потом подумал, раз скрепки останутся навсегда в теле станции, даже после того, как проклеят все швы, значит они должны быть такими же, как и весь материал, а не посторонними включениями. И я заменил марку пластилита. А когда начался этот ураган, я прежде всего подумал о башне. Туда пошли скрепки старой марки. Мне стало ясно, что они вырвутся из гнезд или начнут ломаться раньше других. Вы были неподалеку от башни и, конечно, должны были попытаться проникнуть туда. И я бросился наперехват… Я не сказал вам раньше об этих скрепках, — Костя умоляюще посмотрел на Гребнева, — потому что не придавал этому большого значения… Если б не ураган…

— Гм… — Гребнев выглядел несколько озадаченным. — Так вот почему башня так легко оторвалась…

Он перевел взгляд с Кости на картину, которую продолжал держать в руках. Но сейчас он смотрел только на юношу. Ему бросилось в глаза то, чего он не замечал раньше. В беззаботном лице юноши чувствовалась какая-то суровинка, словно тот пережил что-то серьезное и настоящее. Еще бы! Можно считать чудом, что они выпутались живыми из этой истории. Действительно, нога, что заживет через полгода, — сущий пустяк. Костя совершенно прав. То, что досталось на их долю там, в вышине, в отсеках рассыпающегося здания, заставляет все бледнеть.

Гребнев снова взглянул на Костю.

— Ну как? — спросил тот.

Да, ведь он не ответил на вопрос.

— Видите ли, — сказал Гребнев, — я думаю, не ошибусь, если скажу, что вы самый толковый из моих практикантов. Теперь я уже спокойно могу сказать вам, что вы прежде всего художник, а потом конструктор.

— А эскиз?

— Вещь хорошая, но… — Гребнев пальцем освободил от повязки рот, чтобы удобнее излагать замечания. Но тут снова появился представитель службы здоровья.

— Уже? — спохватился Костя. — Ну, до завтра…

— Сегодняшняя порция впечатлений исчерпана? — осведомился Гребнев.

— Завтра, — сообщил врач, — будут рассматриваться проекты научной станции для Венеры. Вам разрешено присутствовать, заочно разумеется.

— Ураган уже вынес свой приговор, — спокойно сказал Гребнев. — Посмотрим, что скажут теперь люди.

«В конце концов, — подумал он про себя, — я не могу заставлять подвергаться опасности, которую чудом перенес сам, людей, которые будут работать на Венере. В этом отношении урагану надо сказать спасибо: он разыгрался вовремя!»

— Ураган оказался как нельзя кстати, — сказал Коробов. Гребнев видел на экране высокую спокойную фигуру начальника научной станции на Венере, крупные черты лица, доброжелательный взгляд голубых глаз с легкой усмешкой в глубине зрачка. — Ураган создал условия, близкие к тем, что случаются на Венере, если не считать, что там такие штуки в несколько раз сильнее. К счастью, обошлось без человеческих жертв. Потери только материальные, но они оправдали себя: ураган осуществил эксперимент, который без него трудно было бы воспроизвести. Если рассматривать его именно в этом плане, то трудно придумать лучший вариант урагана, который бы годился для этой цели.

Коробов обвел аудиторию внимательным взглядом и продолжал:

— Во-первых, ураган напал внезапно. Так, вероятно, и будет на Венере, где нет синоптической службы. Он нацелился на все станции, стоявшие на полигонах, словно это были кегли, а он — шаром, пущенным опытным игроком. И он сшиб все кегли… — Коробов усмехнулся. — И вот теперь мы должны проанализировать этот тройной удар. Первой подверглась нападению урагана «Свайная постройка». Она сразу обнаружила свое слабое место. Кольцо плохо держало само себя, оно было составлено из множества секций, и эти секции напоминали толпу, собравшуюся в кружок и нетвердо держащуюся за руки. От дуновения ветра толпа рассыпалась и разбежалась. — Коробов сделал паузу. Гребнев представил себе, как сминал и разбрасывал ураган кольцо, висящее в воздухе. Этот поддув снизу и оказался в данном случае ахиллесовой пятой. — «Куб», — продолжал Коробов, — более монолитен. Авторы проекта соорудили жесткую замкнутую конструкцию, напоминающую знаменитый спичечный коробок. Его, как известно, трудно раздавить и совсем невозможно разрушить ветром. Но… — Коробов акцентировал каждое слово, словно сформулировал приговор, — напор ветра был так силен, что опрокинул куб, как спичечный коробок. Конечно, вы можете сказать, что куб не был закреплен, — если сделать это, опрокинуть его будет не так-то просто. Но ураганы на Венере, повторяю, гораздо сильнее, а поверхность, подставленная им кубом, слишком велика — я имею в виду грани куба, которые обращены, как нарочно, во все четыре стороны, — откуда ни налети ураган, он встретит плоскую стену. Остается последний вариант…

Гребнев невольно отодвинулся к спинке кресла. До этого он сидел, подав корпус вперед.

— Этот вариант, — услышал он, — может быть, покажется кое-кому странным, но мне лично нравится больше всех. Конечно, «Лабиринт» оказался очень легким, эта легкость, собственно, и спасла его от полного разрушения. Если бы его не подняло в воздух, а он был прикреплен твердо к земле, его разметало бы в клочья. Но это потому, что все части станций не были склеены в одно целое, а держались на скрепках. Соедини вы все в единый панцирь — вы сможете завязать пластилит в узел, но не разорвете его. Именно гибкость пластилита составляет его особую силу. Однако в данном случае гибкость была кое-где излишней. Некоторые узлы, мне кажется, следует сделать более жесткими. В частности, нужно поработать над башней. Я бы, например, не хотел во время работы находиться в башне, которая чересчур сильно гнется, хотя и не ломается. Удачным следует считать и то, что все здания, кроме обзорной башни, невысоки и имеют плавные очертания. Сдуть такую станцию, поставленную на прочные якоря-шпунтины, загнанные в тело планеты, будет невозможно. Вот мое мнение…

Гребнев сидел неподвижно. Слева, со стороны невидимого моря, доносился шум прибоя. С другой стороны, с экрана, неслись голоса — там тоже разыгрывался небольшой шторм. Гребнев не глядел ни направо, ни налево. Он совершал сейчас заново путешествие по станции. Вот здесь он стукнулся головой о стойку. «Стойка слишком слабая, — думает он, — надо ее усилить». А в круглом зале, где стены вминались от бешеного ветра, потребуются дополнительные крепления. Он шел и шел, и новые мысли приходили ему в голову.

Чей— то голос настойчиво звучал с экрана. Там о чем-то еще спорили. А Гребнев уже снова работал…