Страница 24 из 73
Иногда случалось и из ряда вон выходящее. Как-то экипаж Анисимова получил задание доставить груз в район, занятый партизанами. Погода была как по заказу: шел снег, тучи лежали чуть ли не на самой земле.
Взлетели. На бреющем пересекли линию фронта и пошли курсом на Ильмень. Слева — Старая Русса, справа — Новгород. До Чудского озера дошли благополучно. В заданном месте сделали круг. Условных костров не было. Выполнили второй круг — на земле по-прежнему темно. Пошли на запасную цель. Вскоре под крылом вспыхнули костры. Значит, все здесь в порядке. Сбросили груз, получили кодовый сигнал, что он принят, или «квитанцию», как это называлось у нас. [97]
На обратном пути Анисимов должен был пересекать железную дорогу Ленинград — Псков. Когда самолет оказался над ней, бортстрелок, который находился в башне с хорошим обзором, что-то закричал. Командир послал бортмеханика узнать, в чем дело. Оказалось, стрелок обнаружил поезд. Анисимов посмотрел вниз — точно! Он дал команду стрелку — зарядить пулемет зажигательными патронами, а сам стал пристраиваться к поезду. Зашел с правой стороны. Ночь темная, но поезд видно — светятся какие-то огоньки. Этот заход Анисимов выполнил как бы примериваясь. Потом он обогнал поезд, развернулся и сделал второй заход, уже боевой. Снизился до минимальной высоты — метров десять, — прижался поближе к поезду, как мог погасил скорость. Стрелок открыл огонь. Пулеметные трассы ударили по паровозу. На нем загорелось что-то, рассмотреть не удалось — поезд уплыл назад.
После третьего захода вспыхнул один из вагонов, и огонь разметал темноту. Взрыва экипаж не услышал, но самолет сильно тряхнуло и чуть не положило на крыло. Анисимов выправил машину, посмотрел вниз: поезд пылал! В свете зарева было видно, как вокруг него метались фашисты.
А через три дня от партизан пришло донесение, что советский самолет взорвал немецкий эшелон с военным грузом. Партизаны захватили поезд, взяли богатые трофеи. Гитлеровцы несколько дней не могли восстановить движение на этом участке дороги.
А через несколько дней зенитный снаряд попал в мотор самолета Ивана Ивановича Анисимова. Машину бросило в сторону. И тут же мотор смолк. Назад до партизанской базы тяжело груженную детьми машину не довести. Анисимов решил хотя бы перетянуть через пинию фронта, добраться до своей территории.
Тяжело, с надрывом, гудел правый мотор. Весь экипаж напряженно вглядывался в ночь. Вариометр неумолимо показывал снижение, приближалась земля. На пределе температура и давление масла. А внизу — черный лес. Деревья, деревья — ни одного светлого пятна! И когда уже казалось, что посадка на деревья неизбежна, впереди прямо по курсу что-то неясно засветлело — поляна, озеро или болото. Но выбора уже не было. Зажигание выключено. Не выпуская шасси, Анисимов сажает самолет на вынужденную... В стекла полетели комья снега. Затрещал фюзеляж. Потом наступила [98] тишина. Машина основательно пострадала, но все уцелели.
Четыре дня летчики с детьми добирались до железной дороги. Четыре дня и четыре ночи шли они через густой лес, по пояс проваливаясь то в сугробы мокрого весеннего снега, то в болота и ямы с водой.
На пятые сутки «робинзоны» добрались до деревушки вблизи железной дороги. Здесь всех накормили картошкой. Правда, не было хлеба, да и соли в обрез, но все равно еда показалась самой вкусной на свете.
Спустя несколько дней подбитый самолет отремонтировали, поставили «на ноги» и он снова встал в строй.
...Так дрались мои товарищи по оружию, однокашники и коллеги-аэрофлотовцы, одетые в армейскую форму.
Пока руки держат штурвал
В зимние месяцы мы летали в основном ночью, успевая выспаться за короткий день. Поскольку самолеты были поставлены на лыжи, можно было безбоязненно садиться на замерзшие озера — их немало встречалось по маршруту. Как всегда, партизанам мы возили гранаты, патроны для бронебоек, автоматов и винтовок, мины разного назначения, медикаменты, газеты, письма. В каждый тюк старались вложить записку и от себя, вроде: «Боевой привет партизанам глубокого тыла от летчиков! Бейте гадов метко и крепко!»
Когда у нас наладилось регулярное воздушное сообщение со многими бригадами, от партизан стали назначаться специальные люди, которые принимали самолеты и руководили посадкой детей. От своего начальника штаба они узнавали сигналы и точно раскладывали их на земле. Например, по таблице кодов сегодня был «конверт». Этот опознавательный знак устраивался так: четыре костра по бокам, пятый — «печать» называется, самый большой — посредине. Или «стрела»: пять-шесть костров в цепочку, а два по бокам — «перья стрелы».
Конечно, сигналы постоянно менялись и держались в строжайшей тайне от противника. Тем не менее гитлеровцы зажигали на земле массу своих костров и, случалось, сбивали нас с толку.
Партизаны понимали, какой ценой доставался нам каждый полет, и старались как могли угодить нам. Любимым [99] партизанским подарком для летчиков был трофейный пистолет. Тонкие психологи были партизаны. Хорошо понимали, что как бы здорово ни воевал летчик, какие бы подвиги ни совершал, все равно он был лишен одной радости — сам никогда трофеев не добудет. Вот и дарили они нам или «вальтер», или парабеллум, а то и бельгийский браунинг.
Ну а вообще-то у каждого, как у всех солдат на войне, по-разному проходила жизнь.
Нелегкая судьба сложилась у самого молодого в звене летчика Рустема Лобженидзе. Много раз он летал к партизанам, много раз попадал в тяжелейшие положения и всегда выходил из них с честью. Но вот уже почти в самом конце войны Рустем вместе с Леонидом Садовниковым полетел сбрасывать листовки в район курляндской группировки врага. Задание вроде бы и не из самых сложных... Но... их сбили над Либавой. И оба попали в плен. Леня Садовников умер в немецкой неволе, Рустему удалось дожить до победы в плену. После войны он еще долго летал на гражданских самолетах и обучал молодых пилотов.
В ночь с 29 на 30 марта 1944 года два вылета совершил Иван Тутаков. Первый рейс к партизанам в район Идрицы прошел у него удачно.
Вторично прилетев на площадку, Тутаков сдал привезенный груз, посадил в самолет двух тяжелораненых партизан и взял курс на Большую землю. Но на этот раз противник подкараулил его самолет. Пробив мотор, зенитный снаряд, не разорвавшись, вылетел наружу. Поврежденный мотор стал работать с перебоями, терял обороты и сильно чихал. Мотор охватило дымом. В эти секунды каждый метр высоты стал особенно дорог, а при скольжении пришлось бы ее потерять. Склонившись на правую сторону, Иван ждал, вспыхнет или не вспыхнет его самолет.
До линии фронта оставалось лететь минут пятнадцать, но в такой обстановке даже секунда кажется часом.
Расстегнув кобуру пистолета, Тутаков приготовился к бою в случае посадки на территории противника. Он решил драться до последнего патрона, но живым не сдаваться. Но вот в воздухе все чаще стали взрываться ракеты. Это немцы по своему обычаю освещали передний край своей обороны. Теперь Тутаков примерно знал, сколько еще осталось до передовой линии фронта и в [100] каком месте произойдет приземление его самолета.
Мотор стал выбрасывать искры, а до земли оставалось всего триста метров! По самолету начали бить трассирующими пулями. Иван упорно стремился вперед и не сворачивал с прямой. Он хорошо знал, что если будет уклоняться от выстрелов в стороны, то потеряет и эту высоту и не сможет перетянуть через линию фронта.
И вот быть же такому счастью: в этот миг наши «катюши» открыли сильный огонь, под крылом самолета загорелась земля. Обстрел с немецкой стороны прекратился, и на высоте сто метров Тутаков пересек огненный рубеж. Последнее, что успел сделать Иван, — дать в воздух ракету и сразу же произвел посадку куда пришлось — на маленькое озеро. Как выяснилось потом, приземлился он в километре от передовой, а до своего аэродрома оставалось километров пятнадцать.
Тутаков не успел вылезти из самолета, как был окружен автоматчиками. Они закричали: «Руки вверх!», но вскоре поняли, что перед ними наш, советский летчик.